не прописались женщины.
Как ни странно, при них ругаться, похоже, стеснялись. Во всяком случае, трезвые (а в походе Александр объявил сухой закон, и ослушаться его не рисковали). В бою, конечно, никто за словами не следил, но в спокойное время моряки если и ругались, то негромко и без особого задора. Словом, женщина на борту может не только накликать беду, но и облагородить.
То, что разносилось над палубой сейчас, из ставшей уже привычной картины выпадало полностью. Не просто грязная ругань, и не пара слов, брошенных в сердцах или для связки других слов. Нет, так рычат, распаляя себя перед чем-то серьезным. Александр встал – он уже представлял, что увидит. В прошлом походе уже случалось. И решать вопрос предстояло именно ему, причем быстро. Ох, тяжела ты, ноша капитана.
Ну да, вот оно, зрелище не для слабонервных. На баке[48], окруженные успевшей собраться толпой, замерли двое матросов. Один, со шрамом от уха до челюсти, поигрывал длинным, коряво сделанным ножом, второй, совсем еще мальчишка, похоже, не совсем понимал, что ему делать дальше.
Александр разочарованно вздохнул. На военном корабле их бы растащили уже, скрутили да дали линьков. Чтоб, значит, не буйствовали. Да и не дошло бы до этого, честно говоря – дисциплина все же там вбита в людей наглухо. А здесь и сейчас…
Команды для эскадры Верховцева набирались с бору по сосенке. Добровольцев, конечно, хватало, желающих отработать долги и заиметь монету-другую – тоже. Но попадались и такие вот, решившие, что море – хорошая замена каторге или подвалам Соловецкого монастыря. Варнаки, как есть варнаки. В прошлый раз тоже были проблемы, но после первого же боя все успокоилось, совместная рубка неплохо сплачивает. Но сейчас проблемного контингента вновь добавилось, и не все они понимали, что такое дисциплина. Особенно – на военном корабле!
– Отставить!
С каждым разом командный рык у Верховцева получался все лучше. «Петуха» он и так уже давненько не пускал, а сейчас, кажется, даже мачты содрогнулись. Оба драчуна аж подпрыгнули и повернулись к нему. Но если на лице молодого ясно читалось облегчение, то второй, тот, что с ножом, явно не понял еще, чем ему грозит ситуация и кто перед ним. Во всяком случае, демонстративно поигрывать своей железякой ему точно не стоило.
– Чего тебе, офицерик? Пошел отсю…
Он так и замер на полуслове, сведя глаза к переносице и ловя взглядом дуло револьвера, направленное ему точно в лоб.
– Брось нож.
А вот это Александр сказал зря. Слова будто выдернули матроса из оцепенения, и он, вместо того, чтобы начать думать головой, угрожающе шагнул вперед. И это было уже его ошибкой.
Убивать буяна Верховцев, конечно, не собирался. Во всяком случае, без веских к тому оснований, то есть в самом крайнем случае. Конечно, его никто не осудит, но и авторитета подобное вряд ли добавит. И потом, вот так, запросто, взять и пристрелить человека, с которым еще не так давно ел за одним столом… Александр не был закоренелым пиратом, которому что убить кого-то, что в гальюн сходить – разница незаметная. И пришло в голову понимание, что традиция матросам и офицерам питаться отдельно и вообще выдерживать дистанцию с подчиненными тоже не на пустом месте возникла.
Будь на месте лейтенанта по-настоящему опытный, возрастной офицер – проблемы не возникло бы в принципе. А сейчас авторитет у него был лишь среди тех, с кем Верховцеву приходилось идти в бой. Что же, придется исправлять упущение.
Никто даже не успел заметить, как ствол револьвера чуть качнулся вниз, но в следующий момент громыхнуло, вырвалось из ствола небольшое облачко дыма, и мгновение спустя раздался вопль. Все от неожиданности подались назад, и лишь Александр остался спокойным. Хотя одному Богу известно, чего это ему стоило.
Тяжелая свинцовая пуля ударила в ногу буяна чуть ниже колена. Стоит признать, ему повезло – кость она не задела. В ином случае, обладая внушительным калибром и сравнительно низкой скоростью, она бы эту самую кость раздробила. В нынешних условиях – гарантированная ампутация, а так – зарастет. Но зато кусок мяса изрядных размеров пуля вырвала, и теперь раненый выл, зажимая руками обильно кровоточащую рану, и весь мир для него сошелся в одной точке. Больно, очень, Александр ему даже посочувствовал немного.
Но сочувствие сочувствием, а дело делом. Подойдя к валяющемуся на палубе ножу, Верховцев пинком отправил опасную железяку за борт, потом окинул всех оставшихся тяжелым, как чугунное ядро, взглядом:
– Этого – перевязать – и на берег. Этому, – кивок в сторону молодого, – десять «горячих».
– За что…
Кто это сказал, Александр не понял, но явно не кандидат на поротую (слегка, больше для памяти) спину. Тот как раз был в полуобморочном состоянии – легко отделался. И не получил нож под ребра, и наказание невеликое, в походе за такое могут и под килем пару раз протащить. Верховцев хмуро оглядел замершую команду и почти ласково ответил:
– А за вас. За то, что допустили. За то, что не скрутили буянов сразу. За то, что капитану вмешиваться пришлось. Продолжать? Еще вопросы? Ну, я жду.
Молчание было ему ответом. Тишина, которую стоило бы назвать гробовой, если бы не легкий, едва слышный плеск волн. Даже раненый перестал выть. Никто не рискнул возражать капитану.
– Что здесь происходит? – из ведущего в трюм люка появилась голова артиллериста.
Гребешков мрачно огляделся, и это произвело впечатление, вполне сравнимое с револьвером Александрова. Унтера многие побаивались – все знали, что он на корабле правая рука командира и, случись что, на расправу скор. Даже Сафин, ныне повышенный до боцмана, вызывал опасения меньшие.
Гребешкову тут же объяснили, что и как. Он, выслушав, лишь плечами пожал:
– И чего все застыли? Капитана все слышали? Этому – линьков, второго – за борт.
– Но…
– Потому что, если вы его сейчас не перевяжете, он весь кровью истечет. Тогда он точно кроме как треску кормить ни для чего годен не будет, – с этими словами Гребешков неспешно развернулся и медленно, почти величественно, скрылся в трюме. И сразу же все завертелось…
Много позже, когда все спали, они вдвоем сидели в каюте капитана, и унтер степенно объяснял командиру:
– Ты пойми, Александр Александрович, это не гвардейский экипаж. Тут ведь как. Слабину дашь – моментально каждый станет про себя думать, что самый умный и что делать лучше всех знает. А в бою и походе так нельзя. Сам потонет и других за собой утянет.
– Да знаю я, – вздохнул лейтенант. – Просто… Они ведь
