Саша. — Расскажите нам, пожалуйста, каким вы были комсомольцем?
Ребята снова развернули стенгазету и наперебой стали объяснять дяде Лене, какой заметки у них не хватает. Поняв, в чем дело, дядя Леня стал серьезным. Он опустился рядом с нами на диван и, помедлив, сказал:
— Хорошо, я расскажу… только не о себе. Я расскажу вам об одном парнишке, которого звали Жоркой.
— Это что еще за Жорка? — недовольно прошептал Саша.
— А ты слушай… Жил он на железнодорожной станции, затерянной в северных лесах. Далековато отсюда. Зимой эту станцию заметало снегом, и стояла она по пояс в сугробах. Медный колокол одиноко мерз на пустом перроне. В это время где-то далеко шли бои, рабочие и крестьяне сражались за советскую власть. Было на станции известно, что в Архангельске высадились английские и американские интервенты и что вместе с русскими белогвардейцами они хотят пробраться к Москве и задушить молодую Советскую республику. Но на той станции было спокойно и тихо. Напыженные воробьи скучали на рельсах…
И вот однажды собралась на станции группа мальчиков и девочек. Было их человек десять. Самому старшему из них минуло шестнадцать лет. Расселись они в маленьком зала на холодных скамьях и, дуя на руки и постукивая ногами, выжидательно смотрели на Жорку. А Жорка, яростно потирая замерзший нос ладонью, с волнением говорил о том, что в ближайшие» дни их комсомольской ячейке предстоит боевое дело и Жорка, как комсомольский секретарь, предупреждает всех об этом. Короче говоря, через станцию на север должно было проследовать несколько эшелонов с бойцами Красной Армии. Сам Жорка — он был сыном телеграфиста — заявил, что будет дежурить у телеграфного аппарата, чтобы помогать отцу поддерживать бесперебойную связь с красными частями. Другие комсомольцы — дети стрелочников, путевых обходчиков и сцепщиков, — выслушав своего секретаря, тоже обещали помогать своим родителям.
На другой день, ребята, случилось неожиданное и страшное леса на станцию налетела белогвардейская банда… Захлопали выстрелы, зазвенели и посыпались стекла станционных окон…
Скоро все стихло. Группу станционных рабочих и служащих бандиты вывели в лес и расстреляли. Среди них был телеграфист — отец Жорки…
Темной ночью Жорка пробрался к месту расстрела. Отец лежал на снегу, раскинув руки. Припал парнишка к его холодному лицу и долго беззвучно плакал. А потом поднял голову и, посмотрев на станцию, прошептал что-то. Может быть, он давал самому себе какую-то клятву.
Комсомольскому секретарю был ясен замысел белогвардейцев, занявших станцию: они собирались перехватывать здесь эшелоны с советскими бойцами.
И вот Жорка пополз к станции. Долго ему пришлось лежать в сугробе, прежде чем часовой ушел в сторону. Подбежал мальчик к окну, забрался на подоконник и юркнул в станционный зал. Мимо окна, похрустывая снегом, прошагал часовой. Выждал Жорка, пока часовой скрылся, и осторожно двинулся к телеграфной комнате. Но тут под ногами захрустело стекло.
«Кто здесь?» — раздался в тишине чей-то голос.
Щелкнул затвор винтовки, где-то неподалеку блеснул огонь и грянул выстрел — такой оглушительный в пустом зале, что прошло несколько минут, прежде чем Жорка начал снова различать звуки. Он лежал на полу, настороженно прислушиваясь.
«Ты чего стреляешь?» — спросил кто-то, приоткрыв дверь.
«Вроде ходит кто-то», — ответил голос.
«Крыса, должно быть…»
Все стихло. И через некоторое время Жорка опять пополз. Потом, когда его расспрашивали об этой ночи, он никак не мог вспомнить, как долго он полз через зал; может, час, а может, больше…
Наконец просунул он голову в дверь телеграфной комнаты. На столе у аппарата колебался бледный огонек керосиновой лампы. Рядом лежала опрокинутая бутылка. У стола на ворохе соломы спал белогвардейский телеграфист. В комнате пахло спиртом и махоркой.
На цыпочках подобрался Жорка к аппарату и нажал ключ. И полетели по проводам точки да тире, сообщая о засаде, о том, какая страшная опасность подстерегает советских бойцов на лесной станции.
И вдруг за спиной Жорки раздался грозный окрик:
«Ты что это?»
И темная фигура белогвардейского телеграфиста, блеснув погонами, выросла рядом.
Не знаю, каким чудом удалось Жорке выскользнуть из его рук. Бросился он к двери.
«Стой!» — закричал бандит.
Свистнула сабля, и Жорка почувствовал ожог на голове и руке. Больше он ничего не помнил… Вот и все, ребята. На этом я и закончу рассказ про подвиг сына телеграфиста, комсомольца Жорки.
Дядя Леня умолк. Молчали и мы, захваченные рассказом.
— Он остался жив? — тихо спросил Гриша Науменко.
— Да, ребята, он остался жив, — кивнул дядя Леня. — В суматохе белогвардейцы забыли о нем. Пришел вскорости красный бронепоезд, обстрелял станцию, ну и банда, конечно, бежала. А Жорка жив и здоров до сих пор. Памяткой о прошлом остался у него только шрам на голове да на левой руке не хватает двух пальцев. Да, ребята, это было боевое время! Один за другим через станцию шли эшелоны с красными воинами громить американцев и англичан. И принимали эти эшелоны и отправляли их дети стрелочников, путевых обходчиков и сцепщиков, расстрелянных бандитами.
— А Жорка? — настойчиво спрашивал Гриша Науменко. — Кто он? Как его фамилия?
Дядя Леня не успел ответить. В комнату снова вошел Георгий Савельевич.
— Вы еще не ушли? Это никуда не годится, ребята! — Но, увидев дядю Леню, он широко улыбнулся. — Ах, вот кто их здесь задерживает! Ну, здравствуй, Леонид. Как тебе наша стенная газета? Нравится?
Директор широким жестом указал на газету, и ребята вдруг увидели, что на его левой руке недостает двух пальцев.
— Георгий Савельевич! — завопил Саша. — Так это вы? Так это вы Жорка? Ох, ребята, какая у нас будет заметка!
Георгий Савельевич смущенно улыбнулся и, посмотрев на дядю Леню, укоризненно покачал головой…
…Дядя Леня задержался в тот вечер у Георгия Савельевича. Я возвращался домой вместе с Сашей по тихим улицам Борисова, и всю дорогу мы говорили об отважных комсомольцах, о маленькой северной станции.
На прощанье Саша сказал:
— Завтра выходной. Ты ложись сразу спать, а я тебя разбужу на зорьке. Пойдем рыбу ловить.
Я лег, но долго не мог заснуть. Где-то на улице звенела гитара и девичьи голоса стройно пели:
Так будьте здоровы, живите богато, А мы уезжаем до дому, до хаты…
Глава ТРЕТЬЯ ТРИДЦАТЬ ТРИ КОМАРА
На рассвете мы пошли на реку. Было прохладно, но от ходьбы я скоро разгорячился и расстегнул воротник рубашки.
Заря за дальним лесом пламенела все ярче и шире, и вода в Березине казалась совсем красной. На лугу там и тут, словно клочки белой ваты, лежал
