излюбленное блюдо местной публики, Хакепетер, — мелкорубленый сырой говяжий фарш, заправленный солью, перцем и яичным желтком, толстым слоем намазанный на поджаристый ломоть черного хлеба, — Войцех возвращался домой в благодушно-расслабленном настроении. Под плащом, чтобы не помять документов в саквояже, он прижимал локтем одолженную Фрёбелем книгу — «Речи к немецкой нации» Фихте — запрещенную французскими властями и оттого особенно привлекавшую его интерес.
От кофе, предложенного фрау Гретой, Войцех отказался и поднялся к себе наверх, где, скинув только сюртук и сапоги, завалился на кровать с философским сочинением. Увы, читать лежа после крепкого пива не получилось. Его клонило в сон, и грезы, которыми зачастую сопровождается легкая дремота, оказались такого нескромного свойства, что Войцех резко поднялся с кровати, полный решимости встретиться с их предметом лицом к лицу, но во всеоружии строгих правил нравственности и в доспехах хороших манер.
В довольно-таки обширной гостиной, служившей одновременно и столовой, Войцех застал фрау Грету, сидевшую в покойном кресле с вязанием, и мальчиков, прилежно делавших школьные уроки на застеленном клеенкой поверх вышитой скатерти обеденном столе, задвинутом в угол. Фройляйн Лизы, к досаде и одновременному облегчению Войцеха, там не оказалось, она помогала стряпухе на кухне, откуда доносился нежный аромат ванили. Испросив разрешения присоединиться к семейному кружку, Войцех зажег свечи на каминной полке и придвинул туда стул, снова раскрыв книгу.
Фрау Грета, разумеется, не замедлила поинтересоваться содержанием. Облегченно вздохнула, узнав, что это не какой-нибудь безнравственный французский роман, а серьезная немецкая книга, к тому же весьма патриотическая, и вернулась к своему вязанию. Войцех пару раз бросил украдкой взгляд на дверь, ведущую в прихожую, из которой другая дверь вела в кухню, и, наконец, углубился в чтение.
Тихое позвякивание спиц вторило мерному тиканью ходиков, легкий скрип гусиных перьев по бумаге и едва слышное мурлыканье кошки, забравшейся в корзинку с клубками, наполняли тишину особым уютом. В этой теплой семейной гавани пламенные призывы Фихте доходили с покрытых карандашными пометками Фрёбеля страниц книги до самого сердца, напоминая — тебе есть, что защищать, за кого сражаться. Чтение захватило Войцеха, и он уже почти забыл, зачем спустился вниз, когда звонкий голос Лизы прозвучал так неожиданно, что Шемет упустил книгу на пол и резко обернулся.
— Герр Войцех, не могли бы вы помочь мне завязать передник? У меня руки в муке и у Анны тоже.
Лиза стояла почти в дверях и застенчиво улыбалась, слегка наклонив голову. Серые глаза поблескивали из-под полуопущенных ресниц. Рукава чуть полинялого голубого шерстяного платья были закатаны выше локтей, открывая белые округлые руки, которые она держала на весу, слегка растопырив припачканные тестом пальчики, чтобы не замарать белоснежный крахмальный передник, распустившийся на талии.
Войцех испуганно оглянулся на фрау Грету, но та, продолжая постукивать спицами, лишь благодушно кивнула. Братья скрипели перьями, не поднимая головы от уроков. Войцех, собравшись с духом, шагнул вперед, и Лизхен повернулась к нему спиной.
От нее пахло ванилью, цветочным мылом и юной свежестью. На стройной шее, под высоко поднятыми и уложенными короной темно-русыми волосами, из прически выбивались две пушистые прядки, оттенявшие белоснежную кожу. Округлые локти с нежными ямочками почти касались тонкой талии, на которой Войцех, с трудом смиряя дрожь в пальцах, медленно и аккуратно завязывал бантом ленты передника.
Труднее всего было дышать ровно, словно ничего не произошло, словно кровь не бросилась в голову, покрывая щеки предательским румянцем. Губы пересохли от желания припасть к этой нежной шейке, покрыть осторожными поцелуями, начиная от крахмального воротничка и до самой темной линии волос, развернуть, прижать к себе, почувствовать, хотя бы через одежду, прикосновение округлой девичьей груди.
Войцех расправил складки банта, в последний раз вдохнув удивительный запах невинности и чистоты, исходивший от Лизхен, отступил, почти не дрогнувшим голосом произнес: «Готово» и торопливо бросился поднимать с пола книгу, чтобы скрыть охватившее его замешательство.
— Спасибо, герр Войцех, — улыбнулась Лизхен, и он понял, что она даже не заметила, как близко была опасность, — пирог будет через час. Я надеюсь, вы захотите его отведать.
— Непременно, фройляйн Лиза, — кивнул он, пряча глаза в книгу, — я уверен, что это будет самый вкусный пирог в моей жизни.
Фрау Грета метнула на него встревоженный взгляд, но, убедившись, что дочь удалилась на кухню, а постоялец с головой ушел в чтение, снова взялась за спицы.
* * *
Теперь между строк перед глазами Войцеха замелькал туго натянутый ряд петелек на спине голубого платья, и узенькая, не шире спички, полоска нижней рубашки, видневшаяся там, где платье было особенно тесно. Пушистые прядки на белой шее словно шевельнулись под горячим дыханием, защекотав губы.
Войцех уже почти собрался подняться к себе, нарушив обещание дождаться пирога, когда его спасли от постыдного бегства Герберт и Йохан, покончившие с уроками и вытащившие из-под шкафа ящик с игрушками. Шемет, с полного одобрения их матери, присоединился к мальчикам на ковре, помогая возводить замок из пустых жестянок из-под ваксы и спичечных коробков.
— Знаешь какую-нибудь сказку? — спросил Йохан, младший из братьев, пухлый восьмилетний мальчуган, похожий на сестру.
— К старшим надо обращаться на «Вы», — тут же вмешалась мать, — и не забывать прибавлять «герр Войцех».
— Не стоит, фрау Грета, — махнул рукой Шемет, — мы же с Йоханом друзья. Правда, Йохан?
Йохан с готовностью закивал, и мать, улыбнувшись, не стала возражать.
— Сказку, сказку, — напомнил Йохан, — ты, наверное, знаешь много сказок?
— Знал, да забыл, — смутился Войцех, которому в детстве вместо сказок кормилица рассказывала на ночь жмудские легенды, по его теперешнему представлению не совсем подходящие для нежного детского возраста.
— И про Красную Шапочку не знаешь? — удивился Герберт, поднимаясь с ковра и направляясь к шкафу, — вот, можешь почитать.
Шемет слегка покраснел. «Сказки матушки Гусыни» он читал уже корнетом, после отъезда отца из Петербурга. Их нескромные намеки и более откровенные «моралите», следующие за каждой сказкой, еще менее, чем деревенские предания, подходили для детского чтения, зато могли послужить весьма пикантной темой для альковного разговора с дамой.
История невинной девушки, попавшей в постель к злому и коварному волку, в особенности смутила его сейчас, после того, как только присутствие матери и братьев удержало его от того, чтобы заключить Лизхен в объятия, послав к чертям все благие намерения. Ему стало нестерпимо стыдно, и он взял злополучную книгу из рук мальчика, словно это был тот самый безнравственный французский роман, которого так опасалась фрау Грета.
Но книга оказалась немецкой, авторства братьев Гримм, изданной всего год назад в Берлине. Прекрасные гравюры
