class="p">— Я не считаю это комплиментом. Я скучаю по Наоми, которая высказывала все, что у нее на уме, не заботясь о том, что о ней говорят друг другие. Я бы хотела, чтобы когда-нибудь ты нашла ее в себе. Я бы хотела, чтобы она выбралась наружу.
— Я дам тебе знать, когда это случится, — я улыбаюсь, затем она мгновенно исчезает, когда я вижу очень знакомое лицо, пересекающее расстояние от входа.
Рен.
Какого черта он здесь делает? Я знаю, что в последнее время он много работал с Акирой, но мой муж сказал, что Рен не будет сопровождать нас сегодня вечером.
Я убедилась в этом, как только поняла, что мы будем присутствовать на мероприятии, проводимом бабушкой и дедушкой Себастьяна.
— Я поговорю с тобой позже, Рейна…, — я придумываю какое-то невразумительное оправдание и ускоряю шаг в направлении Рена.
Он не должен быть здесь. Не там, где Себастьян может его видеть. Если он услышит его голос, то узнает его по тем дням, которые мы провели в камере.
И тогда у Рена может возникнуть искушение рассказать моему отцу о том, что он увидит сегодня вечером, и мой отец больше не сможет не вмешиваться.
Мои шаги длинные, несмотря на мои дрожащие ноги. Я не быстрая, и мне требуется вся моя сила, чтобы не сорваться на бег трусцой и не привлечь к себе внимания.
Рен пойдет прямо к Акире, который стоит рядом с Себастьяном. Он узнает его и тогда, вероятно, начнет вести себя как обычно, насмешливо. Говорит ли он по-английски или по-японски, Себастьян тоже узнает его и может закатить сцену…
Чья-то рука хватает меня за руку, и я визжу, когда меня тащат в комнату. Одна сильная ладонь обхватывает мое горло, другая зажимает рот.
— Ни одного гребаного слова.
Глава 29
СЕБАСТЬЯН
Мое колено раздвигает бедра Наоми, а моя грудь расправляет ее спину, когда я прижимаю ее к стене.
Мы оба тяжело дышим. Я не уверен, звук резкого вздоха принадлежит мне или ей, и соответствует ли подъем моей груди ее опущенной спине.
Я вдыхаю сладкий аромат ее духов с лилиями и персиками и запах ее страха.
Черт, как же я люблю ее страх. Он отличается от любого другого. Он осязаем и совершенно уникален. Вероятно, потому, что он смешан с тайным возбуждением.
Наоми не сопротивляется мне.
Ее грудь прислоняется к стене, даже когда она вдыхает и выдыхает в неконтролируемом ритме.
Какое-то мгновение мы стоим так, молча вдыхая густой воздух. Мы в бабушкиной комнате для чаепитий, куда она приглашает других влиятельных жен и целыми днями вытягивает из них информацию.
Однако здесь темно, так что видно только изгиб шеи Наоми и мягкую линию ее подбородка, когда она прислоняется щекой к стене.
Но мне не нужно видеть ее, чтобы почувствовать ее. Как и в чертовой камере, ее теплого тела под моим достаточно, чтобы закрепить ее присутствие в моей чертовой душе.
Я отпускаю ее рот, но обхватываю пальцами ее подбородок, впиваясь ногтями в мягкость ее плоти и чувствуя ее пульс под своей кожей.
— Себастьян… — выдыхает она с облегчением.
Звук посылает прямой удар моему члену, и он напрягает мои штаны и ее ягодицы. Неважно, как сильно я ее ненавижу, неважно, как сильно я планирую уничтожить ее, я не могу перестать хотеть трахнуть ее.
Погубить ее.
Владеть ею.
В этом чертовом порядке.
— Ты ждала своего мужа, моя шлюха?
— Нет, я просто…
— Ты только что вошла в дом моих бабушки и дедушки под его руку, чтобы, черт возьми, уколоть меня?
— Я не хотела приходить сюда.
— Но ты это сделала. Наверняка, ты прекрасно знаешь о последствиях, — резко говорю я ей в ухо, и она вздрагивает, у нее перехватывает дыхание.
Мне нравятся гребаные звуки, которые она издает, когда я пугаю ее до глубины души.
Когда я — единственное, о чем она может думать.
Я хватаю ее за грудь и сжимаю твердый сосок сквозь ткань, и она вздрагивает от прерывистого вздоха и сдавленного стона.
— Нет… — шепчет она. — Не надо…Себастьян…
— Не делать что?
— Не надо…
— Не прикасаться к тебе? Трахать тебя? Не заставлять тебя кончать так сильно, что твой недомуж услышит, как ты выкрикиваешь мое имя? Потому что ты будешь кричать, Наоми. Громко.
— Нет… — слово сдавленное, почти неразборчивое.
Я щипаю, затем скручиваю ее сосок с той же силой, которая бурлит в моих венах с тех пор, как она вошла в дом моих родных.
Или, может быть, с тех пор, как она вернулась после того, как была невидимой в течение многих лет.
— Нет… Себастьян… нет…
— Ты знаешь, как сильно меня заводит это слово, Наоми. Так вот почему ты говоришь это после того, как весь вечер строила мне глазки типа ”трахни меня"?
— Я… не делала этого.
— Да, ты это сделала, моя шлюшка. Ты наблюдала за мной, когда была на руке своего мужа, вероятно, фантазируя о том, как я разорву твою тугую пизду и трахну ее как следует. Должен ли я взять тебя на полу, как грязную шлюху? Или, может быть, я сделаю это на улице, прислонившись к одному из деревьев, и устрою всем представление. Включая твоего гребаного мужа.
У нее вырывается низкий стон, и я понятия не имею, из-за моих слов или из-за того, как я безжалостно мучаю ее соски.
Мне в любом случае все равно.
Потому что я сейчас близок к тому, чтобы сойти с ума.
Превращение в моего зверя может быть лучшим вариантом, но я задерживаюсь на этой фазе между жалким человеком и бесчувственным монстром.
Я прикусываю раковину ее уха, заставляя ее вскрикнуть.
Этот звук наполняет меня потребностью в большем.
Больше насилия.
Больше плотского желания.
Больше ее вкуса.
Вкус, который я не смог забыть, несмотря на все попытки. Вкус, который стал моим афродизиаком и моим гребаным криптонитом.
Я облизываю мочку ее уха, затем снова прикусываю, прежде чем прошептать: — Я начну с того, что прижму тебя к стене.
Ее тело обмякает, каждый раз, когда она удивляется или не находит слов.
Я отпускаю ее сосок, продолжая крепко сжимать ее шею. Затем я задираю ее платье до талии и стягиваю трусики так, что они обвиваются вокруг ее лодыжек.
Ее визг эхом разносится в воздухе, смешиваясь с тихой болтовней и музыкой, играющей снаружи.
Я засовываю два пальца в ее тугое влагалище и визжу, когда ее возбуждение тут же поглощает
