class="p1">— Конечно. Откуда в твоей голове плохие мысли?
— Рано ведь, — сомневаюсь.
— И что? Я вон… Оливку тоже рано родила. Поэтому не переживай. Не думаю, что маме стало плохо от вашей трансляции. Скорее всего, просто пришло время. Уверена!
Эти рассуждения заставляют меня немного успокоиться. В полном молчании пьём чай. Я пытаюсь прийти в себя, Арина, по всей видимости, переваривает вываленную на неё детективную историю.
Через полчаса на телефон Долинской поступает звонок от дяди Арсения, её мужа. По тому, как она радостно восклицает «да ты что?», понимаю — у меня родилась сестра.
Проверяю телефон.
От папы звонков нет.
Пусто…
Пытаюсь уговорить себя, что липкое, тёмное чувство внутри — это не ревность к только родившейся маленькой девочке, но получается как-то не очень убедительно.
— Два девятьсот, пятьдесят сантиметров, — сообщает мне Арина радостно, обнимает. — Хрупкая у вас принцесса родилась. Кстати, твой папа и мой Арс поехали в университет.
— Зачем? — вскакиваю со стула.
Зачем-то подхожу к окну и глядя на пушистый снег, нервно кусаю губы.
— Не знаю, но уверена, что они во всём разберутся. Мой муж — лучший переговорщик, — судя по голосу, улыбается Арина. — А вот что ты будешь делать с Мироном?
— Ничего, — проговариваю тихо. — Что здесь сделаешь? Я и сама не понимаю, зачем всё это сделала. Так ревновала его к Ладе, что решила назло…
— Уверена, что вы поговорите и всё образуется, — перебивает Арина, подходит сзади и приобнимает меня за плечи. — Если любовь настоящая, то простить можно всё, поверь мне, — проговаривает с лёгкой грустью.
— Может быть, — отвечаю еле слышно.
— Давай лучше приготовим вам с папой еду, — бодро предлагает Долинская. — Что я зря сюда приехала, что ли?
— Не зря, — смеюсь. — Спасибо тебе. Мне правда стало полегче.
Хватаю телефон и пытаюсь набрать маме, но абонент недоступен. Видимо, пока нет возможности его включить.
Довольно быстро готовим с Ариной суп и запекаем картофель с мясом. Кухня наполняется приятными запахами и у меня наконец-то просыпается аппетит. В тот момент, когда я загружаю посудомойку, слышится отчётливый стук входной двери.
Первым перед нами появляется отец. По виду очень уставший. Может, даже… немного состарившийся за эту ночь.
— Поздравляю, Руслан, — искренне произносит Арина и поднимается, чтобы его обнять.
— Спасибо, Ариш, — отвечает папа тихо, сжимает в руке сложенные в трубочку документы.
Поворачивается в мою сторону и… его лицо становится каменным.
Боже.
— В кабинет, — дребезжит голос отца, рассекая воздух.
В душе́ враз леденеет всё. Просто Арктика… Сердце коркой покрывается.
Он никогда со мной так не разговаривал.
Никогда.
Папа вообще при мне ни с кем таким тоном не общался. Перевожу взгляд на дядю Арсения, который уперев руки по бокам, смотрит на меня то ли с сожалением, то ли с подозрением.
Пожимает плечами неопределённо, затем обращается к супруге:
— Поехали домой, малыш. Сами они разберутся.
Арина растерянно смотрит на меня. В её эмоциях не сомневаюсь, она мне сопереживает как может.
— Мы и правду поедем, — тяжело вздыхает, откладывая фартук. — Помни, что Руслан твой отец и плохого тебе не хочет.
Киваю словно в замедленной съёмке и позволяю себя обнять. Окунаюсь в безумно приятный, нежный аромат духов. Ласковые, материнские руки Арины поглаживают мои плечи. Хочется замереть здесь и… оттаять.
Нестерпимо хочется теплоты… и человеческого участия…
— Я долго буду ждать? — слышится лютый отцовский голос из коридора.
— Беги, — кивает Арина, вздыхая тяжело.
Поворачивается к мужу и обнимает за талию, словно теперь ищет поддержки от него.
У неё есть дядя Арсений.
А у меня никого нет! Разве это справедливо?
Выхожу из гостиной и направляюсь в кабинет. Дёргаю на себя дверь, пытаясь вложить в руки всю силу, какая осталась.
— Сядь, — говорит отец, стоя у окна.
Изучаю широкую спину, мерно вздымающуюся от тяжёлого дыхания.
— Пап, — начинаю снова реветь.
— Я сказал, сядь, — цедит он со злостью, резко поворачивается ко мне. Проходится глазами с ног до головы и чуточку смягчается. — Сядь, и мы поговорим, дочь.
Тело не слушается, но я всё же добираюсь до стула в центре кабинета. Усаживаюсь поглубже, подтягиваю ноги к туловищу, обнимая их руками. Подбородок упираю в коленки и за отцом наблюдаю.
Хуже мне ещё никогда не было…
Отец ещё раз оборачивается и, отведя взгляд, проходит к столу. Смотрит на бумагу прямо перед собой.
Сжимает и разжимает кулаки, прячет руки в карманы строгих, чуть помятых брюк.
— Скажи, Мия, я допустил какую-то ошибку в твоём воспитании?
Округляю глаза от смертельной обиды. Бережно собранные Ариной внутренние опоры в моей душе снова рушатся…
Только теперь уже навсегда.
Я думала, самое больное — это когда Мирон от меня отвернулся и притащил сюда Ладу…
Нет…
Самое больное, это когда от тебя отворачивается самый близкий человек. Даже не пытается тебя понять, спросить… а вот так…
Обвиняет.
Холодно. Как чужачку.
Словно меня уже выкинули из стаи…
— Или мы с мамой недостаточно старались? — продолжает отец, захватывая бумагу двумя пальцами и переворачивая её ко мне. — Может, мы тебя совсем не знаем? — продолжает обвинять.
— За что ты так со мной, пап? — глядя ему в глаза, выдыхаю.
Слёзы потоком льются по щекам.
Морщусь от боли, которая возникает от пронзающего, холодного взгляда.
— За что? — переспрашивает отец и кивает на бумагу. — Я просто хочу знать, — его голос срывается. — Как давно ты принимаешь наркотики?
— Чего? — единственное, что могу прохрипеть отцу.
Наркотики?
Он в своём уме? Я даже не знаю, как они называются. И сколько стоят?.. Да где, блин, их берут вообще?.. В моём окружении нет людей, которые бы баловались чем-то подобным.
— По анализу в твоей крови обнаружен амфетамин, — папа внимательно изучает моё лицо, переносит тяжёлый взгляд на дрожащие руки и снова всматривается в широко распахнутые глаза.
— Что это? — хриплю.
В анализах?
Это какая-то ошибка!
— Амфетамин? — приподнимает брови отец. — Это такое сильнодействующее вещество, Мия. А ты не знаешь?
Резко увожу взгляд в сторону.
— Ты меня сейчас сильно обижаешь, пап, — произношу всхлипывая. — Так сильно, что я такое я тебе не прощу никогда.
Постаревший за сутки отец хмурится, усаживается в кожаное кресло и расстёгивает пуговицы на рубашке, словно ему нечем дышать. Затем проводит пятернёй по волосам. Ерошит их, приводя в хаотичный беспорядок.
— Не простишь? — переспрашивает, поднимая на меня вкрадчивые глаза. — Хм… Не простишь…
Откинувшись на спинку кресла, складывает руки на груди и продолжает:
— А я себе не прощу, если сейчас спущу это всё на тормозах. Ты видела когда-нибудь, как люди умирают от передозировки?
Мотаю головой и шмыгаю носом. Упираюсь в коленки горящим лбом.
— А как
