нас есть отдел кадров, начальник отдела дознания, которые и набирает себе людей.
Значит, девочка-лейтенантик и есть та самая дочка Мариночка, из-за которой отец с ума и сходил? В последний раз я ее видел, когда она была майором. Может, теперь уже и подполковником стала, или на пенсию вышла.
Да уж... Причудливо тасуется колода.
А ведь если бы Бурмагин сел в семьдесят шестом году, то его дочка работать в милиции бы не смогла. Кто же возьмет на службу в органы человека, имеющего судимого родственника? Хотя, если родственника уже нет в живых, то могли бы и взять. Кто станет проверять по картотекам мертвого?
— Так что, я вас поняла, Алексей Николаевич, — сказала женщина, поднимаясь со стула. — Извинения вы мои приняли, но мужа все равно не простили.
— Если честно, я так и не понял — зачем вы ко мне приходили? — не удержался я от вопроса.
— Да я и сама толком не понимаю — зачем я к вам приходила? Но, по крайней мере, мне теперь стало легче. А может, привыкла, что если у меня дети поссорились, подрались, то они должны извиниться? Не будь я воспитателем детского сада — пошла бы в церковь, помолилась. Но я и молиться не умею, да и в церковь идти боюсь.
У меня едва не вырвалось — а чего тут бояться? Но вспомнил, что на дворе еще семьдесят шестой год, а если воспитатель детского сада явится в церковь (добрые люди, это событие узревшие, всегда найдутся), то воспитывать ей детей больше не доверят. Ну, или, по крайней мере, проблем у женщины будет больше, нежели в том случае, если ей дадут года два условно. С условным-то сроком все ясно — кто из жен стал бы доносить на мужа? А вот атеистическое воспитание подрастающего поколения должны блюсти.
Посоветовать Полине Александровне помолиться дома? Нет, не стану. Я не священник, а участковый инспектор.
Глава восемнадцатая. Пощечина из прошлого
В моей «почтовой» ячейке, кроме «Коммуниста» ничего нет. Нет, определенно нужно еще какой-то журнал выписать. Свернул газету вчетверо, убрал в планшетку — почитаю на «опорнике», если время будет. Подошел к вахтерше, отдал ей ключ от комнаты. Кое-кто из проживающих в общежитии обзавелись своими собственными ключами, чтобы не дергать вахтершу. Но мне-то это зачем? Зато ключ не потеряю.
Вспомнилось вдруг, что в одной из общаг, где мне довелось обитать, комендант завел такой порядок — жильцы должны расписываться и за получение ключа, и за его возврат. Вахтеры замучились разлиновывать общие тетради, собирать подписи, а мы костерили коменданта, недоумевая — зачем ему это надо? Тем более, что тетради он покупал на свои деньги. Возможно, комендант когда-то служил на военном объекте?
— Жениться тебе надо, Леша, — участливо сказала тетя Катя, вешая ключик на гвоздик под номером «тридцать четыре».
— Надо, — не стал я спорить. А что тут спорить? Как там, у Аркадия Исааковича Райкина? «Мои друзья хотят во что бы то ни стало меня женить. Вы знаете, есть люди, которые чувствуют себя плохо, когда другому хорошо».
А если серьезно, то и на самом-то деле, в двадцать один — двадцать два года почти все мои знакомые вошли в период свадеб.
Вот, только до встречи с моей будущей женой осталось два года, а искать себе иную девушку я не хотел. Слава богу, с супругой мы вместе сорок лет прожили, двух сыновей вырастили.
— Вот, а у меня как раз племянница есть, — обрадовалась вахтерша. — Девка хорошая, в педучилище учится, в Белозерске. Вон, первый курс кончила, на каникулах нынче.
— Так маленькая она еще, — попытался я отшутиться. — Ей лет-то сколько? Пятнадцать или шестнадцать? Тем более — она будет в Белозерске, а здесь.
— А тебе какая нужна? — сразу же ощетинилась вахтерша. — Разведенка какая-нибудь? Все путевые девки, что тебе по возрасту подходят, уже замужем, а какая нет, так уже и аборт успела сделать. Девки-то нынче такие...
Ну вот, вечная песня про непутевую молодежь. Тоже не стану спорить. Молодежь, она и на самом деле непутевая. Вот, сам бы я был путевым, так и под нож не полез.
— А Маринке семнадцать скоро. Пока то да се, так уже и восемнадцать стукнет, вот тут и замуж пора. И длинная она, почти как ты. А из Белозерска она на почти каждый выходной в Череповец приезжает. Чего еще-то надо? Часок-другой пообнимались, поцеловались — ты на работу, она на учебу. Вот, как уж женитесь, тут уж да, надо вместе жить. Правда, — вздохнула тетя Катя, — вертихвостка она, как и все девки. Юбочку напялит по ... это самое место, накрасится, да все бы ей на танцульки бежать. Нет бы сидела, учебники читала. Так нет же, все бы ей бегать.
— Так насидится еще за учебниками, — заступился я за девчонку. — Осенью учеба начнется. А как училище закончит, когда ей по танцулькам-то бегать?
— И не ест ничего, — опять наябедничала тетя Катя. — А сама тощая, трех пудов не будет. Брату говорю — мол, корми дочку лучше, а он только фыркает. Мол, не силой же заталкивать? А Маринка говорит — мода такая, чтобы девки тощими были.
А разве в семьдесят шестом уже стали модными худощавые девушки? Не помню. Но если даже и так, то эта мода не настолько захватила советских женщин, как в моей реальности, когда верхом совершенства считается барышня, не отражающаяся в зеркале.
Я соотнес пуды с килограммами. Если в племяннице тети Кати живого веса сорок восемь килограммов, так не такая и тощая. Но если она «длинная», как говорит тетя Катя, то может, просто выглядит худенькой? Правда, себя-то я длинным не считал — метр восемьдесят, вполне нормально. Может, и познакомиться? С женой-то встречусь лишь через два года, а два года для молодого парня — это много.
В той жизни мне познакомиться с девушкой было проблематично. На танцы ходить некогда, а встретить невесту где-то среди друзей, на какой-нибудь вечеринке (дне рождения, свадьбе), где обычно и знакомятся молодые люди, тоже сложно. За год проживания в Череповце друзей и знакомых у меня почти не появилось. А те «сабантуи», что случаются у нашего брата, проходят без женщин.
Можно, разумеется, найти себе пассию на участке, вот только имеется маленькое «но». С приличной девушкой будут
