можно было увидеть отчетливо. Всего диверсантов вместе с разведчиками было девять человек. Какой-то миг все девятеро неподвижно постояли у входа в ложбину, затем семеро из них стали спускаться вниз, а двое остались наверху. Это было прикрытие, как Богданов и предполагал.
Вскоре в ложбине зажглись несколько фонарей. В почти непроницаемой тьме без света сложно было определить, где находится тайник со взрывчаткой. А уж извлечь взрывчатку из тайника и уложить ее в рюкзаки тем более. С фонарями сделать это было проще. Но вместе с тем фонари выдавали местонахождение диверсантов. Свет фонаря в ночной тьме — это, по сути, мишень. И попасть в такую мишень легко может любой стрелок, а уж что говорить о спецназовцах?
Всего горели три фонаря, и спецназовцы потушили их с первых же выстрелов. Выстрелы были бесшумными. В тот же самый миг Рябов и Чудояков такими же неслышными выстрелами убрали двух оставшихся наверху наблюдателей.
Да, диверсанты просчитались. Ложбина оказалась для них ловушкой. Западней. Но тем не менее они были опытными бойцами, не раз выходившими из всяческих передряг. Однако точно такими же матерыми бойцами были и обложившие их спецназовцы. В этой ночной схватке в дождливой тайге опыт сошелся с опытом, сила сошлась с силой. И одна сила должна была одолеть другую силу. Никаких компромиссов не предполагалось.
Впрочем, преимущество было на стороне спецназовцев. Они весьма умело воспользовались ситуацией, устроив засаду у тайника со взрывчаткой и у могилы убитого диверсанта.
Богданов, укрывшись за камнем, на скорую руку определил, какую конкретную пользу можно извлечь из этого преимущества. Значит, всего диверсантов — девять человек. Трое из них, которые с фонарями, были уложены первыми же выстрелами. Еще двоих, которые осталось наверху, убрали Рябов и Чудояков. Три плюс два получается пять. Итого остались четверо диверсантов. Но это если рассуждать теоретически, в идеале. А вот в практическом смысле диверсантов могло остаться и больше, потому что те, в кого угодили пули, могли быть не убитыми, а ранеными. А раненый противник может оказать сопротивление. И все же надо было исходить из того, что всего в живых остались четверо диверсантов, которых во что бы то ни стало необходимо было взять живыми. Давать на этот счет специальную команду подчиненным у Богданова нужды не было — все было оговорено заранее. На этот случай у спецназовцев заранее был разработан план. И сейчас настал момент реализовывать этот план.
— Те, кто в ложбине, слушайте! — крикнул Богданов. — Мы спецназ КГБ! Нас здесь много! Вы окружены! Большая часть из вас убита. Вас осталось четверо. Из западни вам не выбраться! Поэтому предлагаю всем четверым подойти к выходу из ложбины. Без оружия. Подходить поодиночке. Кто окажет сопротивление, будет немедленно убит! Даем три минуты на размышление!
Почему именно три минуты давал Богданов на размышление диверсантам? Пока Богданов обращался к диверсантам, пока истекали те самые три минуты, в это время остальные спецназовцы должны были оказаться в ложбине, на самом ее дне, в непосредственной близости от диверсантов, чтобы их обезвредить, если они вдруг задумают оказать сопротивление. И чтобы взять живыми двоих или лучше троих из них.
Не успел еще Богданов закончить свою предупредительную речь, как откуда-то снизу в его сторону один за другим раздались четыре выстрела.
Стреляли, понятно, по Богданову, и возможно даже, какая-то из пуль угодила бы в него, но Вячеслава на том самом месте уже не было. Выкрикнув последнее слово, он тотчас же откатился в сторону, и там, где он только что находился, было пустое пространство, которое и пронзили все четыре пули. «А ведь стреляют — из одного карабина! — мимоходом подумал Богданов. — А их должно быть два… Интересно, почему стреляли только из одного карабина, куда подевался второй?»
Но размышлять на эту тему Богданову было некогда. Он уже спускался вниз по скользкому мокрому каменному склону стены, и все его внимание было сосредоточено именно на этом процессе. Не оступиться бы, не упасть, успеть бы ухватиться за каменный выступ или корневище, не наделать бы шуму…
Кроме Богданова, в ложбину спускались Дубко, Эльчин, Соловей и Терко. Рябов и Чудояков караулили у входа в ложбину.
Больше карабин не стрелял, и Богданов догадывался почему. Скорее всего, кто-то из его подчиненных бесшумно выстрелил в ответ, и выстрелил метко. С одной стороны, это было хорошо, но вот с другой — больше стрелять спецназовцам было никак нельзя. По расчетам, в живых оставалось только три диверсанта, которых во что бы то ни стало нужно было взять живыми.
Спецназовцы возникли на дне ложбины подобно привидениям. Своих противников они почти не видели — они их, можно так сказать, чуяли. Миг — и трое диверсантов оказались поверженными и обезвреженными. Правда, один из них успел что-то крикнуть, причем не по-русски, но второй раз крикнуть он уже не смог.
Оставалось лишь отыскать и сосчитать убитых. Для этой цели можно было включить и фонари — на дне ложбины было темно, как в преисподней. Первым фонарь включил Эльчин — и тут же раздался выстрел. Эльчин вскрикнул и уронил фонарь, и это означало, что тот, кто стрелял, не промахнулся.
— Прохор! — закричал Степан Терко и, спотыкаясь о камни и коряги, кинулся к тому месту, где, по его мнению, должен был лежать раненый или убитый его товарищ.
Это было неправильно, это было против всех, какие только есть, спецназовских инструкций! Инструкции на этот счет советовали не бросаться опрометью к поверженному товарищу, а, наоборот, тотчас же отбежать от него, залечь, укрыться, затем вычислить того, кто стрелял в твоего товарища, ликвидировать стрелка, а уже затем помогать товарищу — если, конечно, он жив.
Но Терко, повинуясь зову своего сердца, кинулся к упавшему Эльчину — и тотчас же из темноты прозвучал еще один выстрел. И тоже угодил в цель, потому что было слышно, как Степан рухнул наземь…
«Вот он, второй карабин!..» — лихорадочно подумал Богданов, стреляя из своего бесшумного автомата в ту сторону, откуда раздались два роковых выстрела. Похоже было, что стреляли и Дубко, и Соловей — быть того не может, чтобы они сейчас не стреляли! Точно, они стреляют, потому что Богданов слышал, как по невидимым камням прыгают и звенят автоматные гильзы. Без сомнения, стрелок, кем бы он ни был, был прошит десятками пуль, и надо было прекратить стрельбу, прекратить немедленно, потому что, чего доброго, пули могли угодить в Эльчина и Терко, а они, может быть, еще живы…
— Прекратить стрельбу! — громко крикнул Богданов, чувствуя при этом,
