и вдруг мне пришло в голову снова взять у него взаймы. В деньгах я не нуждался, но в тот день я был мрачно настроен, и мне казалось, что я почувствую себя лучше, если еще сколько-нибудь из него вытяну. Вот я и попросил его дать мне взаймы. Я ждал, что он спросит, сколько мне нужно… думал – он начнет покашливать и мямлить… Ничуть не бывало! Он вынул из кармана ключ и попросил меня пройти в соседнюю комнату и отпереть ящик его письменного стола.
– Там вы найдете деньги, Эрнест, – сказал он. – Я сейчас занят… Отоприте ящик и возьмите, сколько вам нужно.
«Да, так прямо и сказал. В ящике стола было много денег. Мне показалось – около тысячи долларов кредитными билетами. Я почувствовал такое отвращение ко всей этой процедуре. Его поведение так меня возмутило, что я не мог взять ни одного цента. Знаю – вам это покажется нелепым, но я смотрю на дело иначе.
– Но почему его поведение вас возмутило? – спросил Майкл. – В сущности, что вас так разобидело?
Торбэй не отвечал. Он рассеянно поднес ко рту правую руку и стал кусать указательный палец. Крепкие белые зубы вонзились в тело. Он глубоко задумался, слово углубился в самого себя.
– Зачем кусать палец. Эрнест? – резко сказал Майкл. – Вы прокусите до крови.
Topбэй посмотрел на отпечаток зубов и левой рукой потер палец.
– Почему вас возмутила щедрость Каппа? – спросил Майкл Ведь вы хотели получить деньги, не так ли?
– Трудно объяснить тому, кто не понимает, – отозвался Торбэй – Как бы это сказать?.. Видите ли он к делу отнесся слишком небрежно и беззаботно. Я не мог себя пересилить… Брать у него деньги-это все равно что ухаживать за грязной, потасканной женщиной, которую подцепил на улице.
«Я запер ящик, вернул ключ Ранни и ушел. – Не нужно мне ваших денег – сказал я.
Вид у него был недоумевающий, несомненно он удивился. Мое поведение показалось ему непонятным. Да, он никогда бы не понял. Теперь мы с ним в хороших отношениях, но между нами не может быть и речи о деньгах».
Зная, что Торбэй получает большие суммы от м-с Придделль, Майкл заинтересовался, как протекает этот процесс дарения. Свободно заговорил он на эту тему, ибо с течением времени стал как бы духовником Торбэя, выслушивающего его исповедь.
– Эрнест, а что вы скажите о м-с Придделль? – весело спросил он. – Ведь она очень богата и вероятно, с большой охотой дает вам взаймы?
– Что вы! Да это все равно, что рвать зубы – Торбэй засмеялся. Смех у него был не прерывистый, а протяжный. Он слово растекался по комнате, развертываясь длинными лентами. Лицо Торбэя напоминало Майклу профиль на античной медали. Чистые линии… лицо порочное и породистое. Слабохарактерное лицо и в то же время дерзкое. Дерзкое, но не мужественное. Избыток слабости переходит в наглость.
– О, нет! М-с Придделль – очень несговорчивый клиент, а я испортил дело еще и тем, что подарил кольцо Джин. О, боже! Можно было подумать, что я совершил убийство! Да… И теперь я должен перед ней отчитываться в каждом центе.
– Вот как? Мне бы хотелось спросить вас кое о чем, Эрнест. Ваша привычка брать взаймы и не платить долгов, принимать подарки от женщин… и этот инцидент с кольцом Джин, купленным на деньги м-с Придделль… Знаете ли вы, что большинство людей рассматривает такого рода поступки, как подлость?
– Ну так что ж? – равнодушно отозвался Эрнест.
– А как вы на это дело смотрите? – спросил Майкл. – Вы тоже считаете это подлым?
– Торбэй широко раскрыл глаза и, словно наивный, недоумевающий ребенок, уставился на Майкл.
– Ну, конечно! – сказал он. – А разве это не подлость?
И затем самым равнодушным тоном, каким может говорить человек, рекомендующий себя, как методиста или демократа, Торбэй добавил:
– Я, знаете ли, – подлец.
– Недурно-воскликнул Майкл.
На секунду он лишился дара речи, сбитый с толку таким откровенным самоуничижением.
– Должно быть, вы меня принимаете за дурака, если задаете такой вопрос, – продолжал Торбэй – согласитесь, что я до известной степени… авторитет в вопросах психологии. Я бы не мог писать психологических романов, если бы не понимал своей собственной натуры.
«Я-таков от природы. Он улыбнулся задумчивой, детской улыбкой. – Беда в том, что большинство людей стремится вести жизнь чуждую их природным наклонностям. Я этого не делаю.
«На свете много подлецов, которые стараются жить по-иному. Они хотят быть не такими, какими созданы, и в результате получается черт знает что.
Казалось, все мысли и чувства Торбэя были вывернуты шиворот-навыворот.
– Вы не верите в благие намерения? В стремление человечества к духовному росту? – спросил Майкл. – А в своих книгах вы распространяетесь на эту тему.
– Я верю в духовный рост человечества, – ответил Торбэй, – но по-иному, не так, как верите вы. Вы думаете, что на высшую ступень духовного развития человек поднимается в том случае, если идет в одном определенном направлении. Я нахожу, что нужно избрать другую дорогу. Духовный рост вы отождествляете с умом, красотой, справедливостью, добротой… Не так ли?
– Да, пожалуй, – кивнул Майкл, – хотя это не совсем то, что я думаю.
– Ну, а я считаю, что духовному развитию способствует страдание, отчаяние, падение, обиды…
– Разве вы не восхищаетесь героизмом?
– Героизм, – ответил Торбэй, – есть кульминационная точка человеческой низости. Невозможно быть подлее героя, ибо героизм обусловливается низостью душевной.
«Герой унижает людей, ибо, сопоставляя себя с ним, они осознают свою мелочность и вульгарность. Являясь для них примером, которому они не имеют возможности следовать, он тем самым их унижает. Прирожденный герой-это убийца наизнанку, его героизм оборотная сторона убийства. Человек, сознательно превращающий себя в героя, – мошенник. Я это прекрасно знаю, ибо сам был и мошенником и героем».
– Но теперь вы считаете себя подлецом?
– Да, конечно!.. Но, видите ли, я никого не унижаю. Люди всегда знают, что они лучше меня, и испытывают удовлетворение. Я являюсь как бы благодетелем бедных, униженных людей. Майкл улыбнулся.
Торбэй улыбнулся.
Оба расхохотались.
– Наступает час, когда все представители рода человеческого должны пропустить по стаканчику виски, – сказал Торбэй и потянулся к бутылке, стоявшей перед ним на столе. – Хотите? Майкл пододвинул стакан.
– Налейте мне, Эрнест, но немного.
– Ловлю джентльмена на слове, – сказал Эрнест, наливая Майклу на дно стакана.
Себе он налил полный стакан.
– Вот что я открыл, – объявил он. – На свете только и есть хорошего, что любовь да первые стадии опьянения.
«Дайте мне любви и спирту, наделите меня способностью вечно наслаждаться и тем и другим, а затем… затем можете избавить меня от ваших человеческих достижений-литературы, науки, искусства… Привяжите им камень на шею и бросьте их в реку: мне нет до них дела. Анатоль Франс всю жизнь искал истину, а в восемьдесят лет лучший совет, какой он мог дать, был: «Faites l’amour, faites l’amour!»
Любопытнее всего то, что Эрнест Торбэй далеко не всегда придерживался таких взглядов. Бывали длительные периоды, когда доминировал другой Торбэй… Другая личность, скованная жестким и холодным аскетизмом.
– Но ведь вы сказали, – начал Майкл, – что духовному росту способствуют страдание и отчаяние. А сейчас вы говорите, что любовь и пьянство-единственно стоящие вещи. Как примирить одно с другим?
Секунду Торбэй тупо смотрел на Майкла.
– И примирять не нужно, – сказал он наконец. – Это одно и то же.
– Одно и то же! Объясните, пожалуйста, Эрнест.
– Объяснить я не сумею, – нерешительно отозвался Эрнест. – Знаю, что это так, но не могу объяснить. Быть может, вы помните поэму Эмерсона «Брама»?
Если убийцы думают, что убивают,
Если убитый думает, что убит, –
Они не ведают, они не знают
Тех путей, какими я иду.
То, что забыто, – для меня родное,
Свет и тени-для меня одно.
Боги погибшие живут со мною,
Позор или слава – не все ль равно,
Меня напрасно отдают забвению –
Я – их крылья, не улететь от меня…
