— Пожал он плечами. — Все по-разному подают. Кто-то старух жалеет, кто-то калек. Кому детишек жалко. Да и возле церкви просто так не встанешь. Пришлось крутиться…
В общем, у всех пацанов что-то было. У Леньки не было ничего, тем более, очевидного. Так еще и туповат оказался он, на самом деле. Как я вообще мог переживать, будто он способен стать лидером? Да — высокий, крепкий, сильный. Говорил Большой часто с толком, с расстановкой, создавая видимость некой житейской мудорости, но только в тех вопросах, которые житейских дел и касались. С обучением у него тоже особо не задалось.
Однако, оказался же как-то Лёнька в группе. Уже понятно, нас всех не просто так выбрали. Пока что я лично не врубался, в чем «супер-сила» этого парня.
Соответственно, на его вопрос про одежду Шипко даже не разозлился. Воспитатель знает, что Лёнька ни черта не Подкидыш. У него соображалки не хватит Панасыча задеть. Если он спросил про одежду, то именно это имеет в виду.
— Одежду…– Шипко задумчиво пожевал губами. Потом указательным пальцем почесал бровь. — Да, может, и правда… Нарядную…Мы на Красную Площадь поедем. Буду вам, дуракам, Мавзолей Владимира Ильича показывать. И снаружи, так сказать, и внутри.
— Как Мавзолей? — У Подкидыша аж лицо вытянулось после такой новости. — выходной же, товарищ старший сержант государственной безопасности. Я думал, мы в кино пойдём, к примеру. Или в цирк, может. Итак столько времени сидели в четырех стенах, как политзаключенные. Вроде никого не убили, а наказаны.
— Кино — это хорошо. — Шипко кивнул с умным видом. И вроде бы даже не разозлился. Чисто внешне. Но по интонации его голоса сразу стало понятно, сейчас Ваньке хорошо так прилетит. — И цирк неплохо. Только у нас, Разин, своих тут клоунов хватает. Один ты — сплошная клоунада, в рот те ноги. А за сравнение с политическими заключёнными…
Воспитатель шагнул к Подкидышу, затем резко сунул ему под нос кулак.
— Еще раз услышу, едрить твою налево, такие выраженьица, познаешь всю тяжесть крепкой, пролетарской руки.
— Да какой из вас пролетарий. — Не выдержал я. — Главное — нас ругаете, а сами тот же цирк устраиваете. Изображаете тут деревенского простачка. По вам же видно, вы из…
Хотел сказать, благородного сословия, но вовремя тормознулся. Хрен его знает, можно ли такое вслух говорить. С одной стороны, в своей короткой беседе с Эммой Самуиловной, Панасыч конкретно вел речь о том, что круг общения у них со Старухой прежде был общий. А уж в этой тетке дворянские корни за пять километров видно. Да и насчёт фамилии тоже имелись кое-какие намёки. Мол Шипко — вовсе не Шипко ни разу.
Но Эмма Самуиловна — это одно. Да и потом оба они, и чекист, и учительница, не знали, что я французский язык могу понимать. Справедливости ради, я сам был не в курсе. Вернее, они говорили свободно из-за уверенности, будто детдомовцы точно далеки от лингвистических талантов и полиглотами никак не являются. Поэтому, может, и трепались свободно, искренне считая, что их не спалят.
— Видно, что я откуда? Договаривай. — Сказал Панасыч подозрительно спокойным голосом.
Ага! Нашел дурака! Знаю я его эти флегматичные интонации. Потом загребешся расплевывать последствия.
— Из образованных да интеллигентных. — Выкрутился я и сразу добавил. — Мне так кажется.
— Аааа…ну, так ты как тот мужик, который, когда гром гремит, всякую чушь думает, тоже крестись. Говорят, помогает. — Шипко договорил и сразу переключился на остальных детдомовцев. — Мне еще раз повторить? Бегом! На сборы пять минут.
Пацаны, не долго думая, рванули по лестнице на второй этаж, где находились наши комнаты.
Я тоже рванул. Но спиной чувствовал взгляд Панасыча.
Он вообще все эти три недели был не менее странный в отношении меня, чем факт отсутствия Клячина и пропавший Бекетов. Шипко почти не разговаривал со мной. Если возникала необходимость обратится прямо, делал это вскользь, быстро. Вот и сейчас. Ему явно хотелось поставить разговоривгегося подопечного на место, но обошлось короткой, безобидной фразой.
Все они, короче, были странным. Даже Цыганков испарился. Вообще за все время его ни разу не встретил. В мире чекистов, наверное, шли сложные геополитические процессы. Один пласт поехал вперед, столкнув другой пласт в бездну.
— Черт с вами… — Буркнул я себе под нос. — У меня сейчас поважнее дела имеются.
План по провокации крысы мы с Подкидышем придумали сразу и теперь оставалось лишь воплотить его в жизнь.
Глава 18
Я делаю выводы, а Подкидыш делает капкан Крысе
— Советские руководители озаботились судьбой тела Владимира Ильича Ленина на случай его смерти ещё при жизни вождя. Осенью 1923 года состоялось заседание Политбюро, в составе товарищей Сталина, Троцкого, Бухарина, Калинина, Каменева и Рыкова, на котором товарищ Сталин сообщил, что здоровье Владимира Ильича весьма ухудшилось, возможен летальный исход. В связи с этим Иосиф Виссарионович объявил, что существует предложение «некоторых товарищей из провинции» в случае смерти товарища Ленина подвергнуть его тело бальзамированию…– Вдохновенно вещал Шипко, глядя на детдомовцев с таким выражением лица, будто открывает страшную тайну.
Он собрал нас вокруг себя и теперь рассказывал информацию, которая по его мнению была нам чрезвычайно интересна.
Не очень понимаю, зачем, если честно. Так же не очень понимаю, в каком месте и когда мы можем все эти сведения применить.
Скорее всего, сегодняшний поход в Мавзолей не был простой случайностью или блажью Панасыча. Наверное, будущих звезд агентурной работы начали готовить к той мысли, что кроме Родины, партии и светлого будущего, которе мы должны построить, дороже у нас нет ничего. И первым этапом стало как раз погружение в атмосферу причастности к делу Революции.
Потому что лично мне известно на сто процентов, все шесть человек нашей группы не то, чтоб имеют какие-то возражения в отношении коммунизма вообще или кого-нибудь из лидеров этой великой «стройки» в частности, нам просто искренне и глубоко это безразлично.
Ну, мне — понятно по какой причине. Я — продукт развитого капитализма, а пацаны — беспризорники, детдомовцы, ворье и жульё. Они практически всю свою пока еще недолгую жизнь то голодали, то по улицам шлялись, то искали, у кого бы тиснуть что-нибудь подороже. А если брать Бернеса, у Марка вообще родители пострадали за идейность. Ему как раз сложнее всего пояснить, что теперь он должен проникнуться любовью к действующей власти и
