обыкновенным штурмовиком?
Весь его политический опыт оказался в новых условиях почти бесполезен, всё приходилось начинать с самых низов и с нуля. Это изрядно бесило. Тихо ругаясь на турецком, он продолжал бегать по комнате, но приемлемых для него и Маричева вариантов не находилось. Да, со вторым голосом в его голове приходилось считаться, иначе частичная потеря контроля за телом, да и вообще…
А с другой стороны, сейчас ему такой шанс предоставляется повлиять на судьбу целого мира. Не отдельно взятой страны и даже не двух стран, а целого мира! И это может сделать он — Шириновский! Человек будущего, попавший в прошлое! С его послезнанием и опытом политической борьбы есть куда приложить свои силы, ох, как есть… А ещё его умение лавировать. Лавировать, лавировать и не вылавировать.
Ох, ох, ох, что же делать, как правильно-то поступить?
Разбуженный его метаниями, внезапно проснулся Маричев и сразу пошёл в атаку:
— Ты чего это удумал? Сбежать решил, еврей подлый!
— Еврей⁈ Да ещё и подлый⁈ — взвился в гневе Шириновский. — Ах, ты ж фашист проклятый, антисемит поганый!
— От антисемита слышу, на себя посмотри, кто ты сам сейчас такой. Сбежать он хочет. Я всеми силами страну свою спасти хочу, а он струсил, денег ему подавай больших, да комфорт, да власть. Да всего побольше, побольше…
— Я думаю. Не сбежать, а сделать лучше для нас обоих. Мы тут всё равно ничего не добьёмся. Я не трус, а ты вот когда в последний раз на связь с посольством или резидентом выходил? А?
— Давно. У нас уговор был, если есть что написать, то я оставляю послание в тайнике, если нет ничего, то выхожу на связь раз в три месяца, а то и в полгода. Последний раз выходил на связь в марте, оставил записку, что служу штурмовиком в младшем сержантском звании, на этом пока всё.
— Вот видишь, вот видишь! Сам струсил, ничего не делаешь, не рискуешь, наверх не лезешь, бездарь полный!
— Это я-то ничего не делаю⁈ — в свою очередь, взвился Маричев. — Я-то?
— Ты-то, ты-то, молодой Броз Тито! — съехидничал Шириновский. — Кто в драку лез в надежде на повышение и по голове получил? Ты! И что тебе от этого сделалось? Если бы не я, то ты бы давно уже сдох и тебя уже давно закопали или сожгли, как у вас, у немцев, принято, в крематории.
— Я не немец.
— А я не еврей, точнее, я не чистый еврей, и вообще, чистых евреев не бывает, все мы полукровки. Я, можно считать, русский, меня мать воспитала как русского человека.
— Угу, оно и видно…
— И ничего не видно, хватит. Я не знаю, что делать дальше, если ты знаешь, тогда слушаю твои предложения.
— У меня предложение только одно: до последней капли крови служить Родине, спасти народ и Россию.
— СССР уж тогда, а не Россию.
— Мне плевать на СССР, я хочу спасти Россию, а СССР сейчас и есть Россия… Я родился в России, я люблю Россию, я живу ради неё, а ты, продажная шкура, только и ищешь себе выгоду. Впрочем, а когда было с подобными тебе по-другому?
— Было, было, было! Я тоже люблю Россию, я тоже в ней родился, я говорю по-русски, я думаю по-русски, я живу по-русски! И вообще, где родился, там и пригодился, как говорится в русской пословице, так?
— Так, — согласился Маричев.
— Ага! Ладно, я понял, я остаюсь здесь бороться за власть и менять историю в нашу пользу, в пользу СССР и России, но предупреждаю, что это будет нелегко и мне придётся часто быть циничным подлецом, обманывать и искать денег, но не для себя, а для дела. Да и для себя тоже, иначе как я стану выглядеть в глазах тех, с кем буду на одной ноге?
— На войне любая подлость называется военной хитростью, а мы с тобой на войне, на самой жестокой и подлой войне, которые только были. В политике и на войне нет правил или догм, побеждает сильнейший и умнейший, а часто и подлейший. Делай что должно, а я буду тебе в том помогать всем, на что я ещё способен, но берегись, если ты вновь захочешь сбежать из боя.
— Это угроза?
— Предупреждение, Владимир… предупреждение. Я терпелив и сейчас, практически бессилен, но даже в этом состоянии смогу сделать так, что пропадем оба. Пусть я погибну, но и ты погибнешь тоже, Владимир Вольфович. Верь мне, я не обманываю… Мы, русские, никогда не обманываем, если уж наступает последний день, то он наступит для всех.
Шириновский хотел было возразить Маричеву и даже мысленно приоткрыл рот, но так и не смог ничего сказать в ответ, он чувствовал и понимал, что это не простая угроза, а констатация факта. Не будет русских — не будет России, а если не будет России, то не будет и всего остального мира.
— Ты же наполовину немец? — всё же нашёлся Шириновский.
— Такой же наполовину, как и ты, но русские немцы гораздо последовательнее, чем сами русские. Мы не отступим и не сдадимся, такая у нас карма.
— Карма, понимаешь. У меня тоже есть карма. Карма, быть тем, кем я есть…
— Ладно, устал я с тобою болтать, силы у меня уже не те. Зови, и я приду, — и Маричев исчез.
Шириновский ещё несколько минут бормотал про себя разные слова, бродя туда-сюда по комнате, пока окончательно не понял, что у него нет и не будет другого выхода. Постепенно он успокоился, и его мысли перескочили на произошедшие с ним события.
С Шольцем он всё сделал правильно, но результата ещё ждать очень долго, если он вообще будет, этот результат. Нужно срочно искать спонсора или местного олигарха. Или попытаться реализовать ту идею, которая ему пришла в голову. Точнее, сразу две.
Первая идея была оригинальна для этого времени и в то же время банальна. Он просто хотел создать и продавать новую газированную воду. Саму газировку давно придумали и называли её по-всякому: то сельтерской, то содовой, та же кока-кола уже имела хождение, и швейцарец Швепс уже сто лет как основал свою компанию.
Поэтому нужно придумать новый сироп или сразу десять новых сиропов, например: яблочный, вишнёвый, черносмородиновый. Да и хорош на этом, можно даже тыквенный придумать и морковный, полезный
