романтической идее о том, что женщины являются только жертвами и никогда не бывают насильниками, хотя дети жестоких матерей знают, насколько это может быть неправдой, как и жертвы лесбийского интимного и домашнего насилия. Если выдвигается аргумент, что транс-женщины представляют опасность для женщин, назначенных женщинами при рождении, потому что у некоторых из них все еще есть пенис, мы должны снова спросить, как пенис функционирует для организации и возбуждения фантазии об угрозе. Это совсем не то же самое, что представлять, будто причиной изнасилования является биологический орган. Однако есть условия, при которых воображение пениса как причины становится для некоторых убедительным.
Что происходит в рамках этой фантасмагорической схемы с диапазоном отношений людей к пенису (включая фантазии соперников), как со стороны тех, у кого он есть, так и со стороны тех, у кого его нет? Если изнасилование представляется как безудержная биологическая потребность, порождаемая только этим органом тела, то социальные аспекты культуры изнасилования явно недопонимаются или, более того, трагически ускользают. Социальная организация насильственного патриархального господства принимает множество форм, включая методы жестокости и домогательств, которые нельзя отнести ни к одному органу.
Если гендерно-критические феминистки просят нас в духе реализма признать реальность пениса, мы, конечно, можем согласиться с этим. Но такое признание вряд ли объясняет, почему мужчины насилуют, ведь сам по себе этот орган не порождает изнасилования. Что изнасилование делает для мужчины или чего мужчина ожидает от изнасилования? На эти вопросы нельзя ответить с помощью чисто психологического подхода, поскольку основой для понимания того, почему некоторые мужчины насилуют, несомненно, является широко распространенное мужское доминирование, которое включает в себя права доступа к телам, которые они стремятся контролировать. Такая форма господства поддерживает идеалы мужской власти, определяемые отчасти способностью (личной и социальной) или, более того, правом насиловать женщин. В одних условиях орган призрачно наделяется социальной властью, а в других становится объектом страшных фантазий. Возможно, орган как таковой редко появляется в этой сцене, не будучи в какой-то степени призрачной инвестицией, поскольку если мужчины понимают, что насилие над женщиной - это право, то это право откуда-то берется, и оно интернализируется, если не инкорпорируется, как способность и власть. Назовите меня радикальной феминисткой, если хотите, но эта социальная власть, несомненно, была тем, о чем ясно говорили предыдущие поколения феминисток. Фактически, описания, предложенные как Роулинг, так и Сток, свидетельствуют об этой власти. Транс-исключительный феминистский подход к запрету на посещение туалета или раздевалки для тех, у кого есть пенис, или к обязательным тюрьмам, разделенным по половому признаку, не имеет смысла без понимания силы фантазии, которая захватывает этот орган (включая те, которые приносят сами мужчины с пенисом), даже когда этот орган не вызывает беспокойства или, как это происходит для многих транс-женщин, когда он выведен из игры. Ирония заключается в том, что женщины, которых больше всего боятся за наличие пениса, могут быть одними из тех, кто больше всего не заинтересован в его наличии. Почему именно они должны нести на себе основное бремя мужского насилия? Транссексуалы, одна из самых уязвимых групп, в которую входят те, у кого может быть или не быть пениса, уже отделились от традиционной маскулинности и во многих, если не в большинстве случаев, знают, страдают и сопротивляются мужскому насилию в своей повседневной жизни. Как же глупо не осознавать, что между транссексуалами и феминистками всех мастей существует союз, особенно когда так часто они вовсе не являются отдельными группами. Трансфеминизм делает это очевидным, опираясь на межсекционный подход, разработанный черным феминизмом, и разрабатывая новую структуру, которая выходит за рамки рассматриваемых здесь разделений. Маскулинность не обязательно должна оставаться связанной с рамками доминирования и насилия, о чем свидетельствуют многие новые формы маскулинности, особенно в сообществах квиров и трансов.
В некоторые моменты Роулинг кажется, что она это знает, но ее аргументы отклоняются от курса, как только она вводит и экстраполирует свой личный опыт. В конце концов, мотивы, побуждающие человека вступить в публичную дискуссию, может быть, и стоит знать, но их редко бывает достаточно для того, чтобы все согласились с его точкой зрения. В противном случае субъективное раздувается до универсального, не позволяя ознакомиться с другими точками зрения или обстоятельно ответить на разумные вопросы. Далее Роулинг показывает, как могут и должны проявлять солидарность те, кого она называет женщинами, предполагая, что они при рождении получают женский пол, и транс-женщины, даже подчеркивая, что они могут подвергаться такому же насилию. Однако поворот, который она делает в конце этого отрывка, быстро обобщает конкретные случаи в общее утверждение, разрушая связи, которые она пыталась установить между женщинами всех типов, и невольно повторяя логику правых. К сожалению, она не называет буч-женщин и транс-мужчин, страдающих от аналогичных видов насилия. Сначала Роулинг рассказывает нам о жестокой истории домашнего насилия, от которого она страдала, а затем делает из этой ужасной истории ряд выводов, которые, как кажется, не следуют из нее. Вот ее слова:
Мне с некоторым трудом удалось избежать своего первого насильственного брака, но сейчас я замужем за по-настоящему хорошим и принципиальным человеком, в безопасности и защищенности, чего я никогда и за миллион лет не ожидала от . Однако шрамы, оставленные насилием и сексуальным посягательством, не исчезают, как бы вас ни любили и сколько бы денег вы ни заработали. Моя постоянная нервозность - семейная шутка, и даже я знаю, что это смешно, но я молюсь, чтобы у моих дочерей никогда не было тех же причин, по которым я ненавижу внезапные громкие звуки или обнаруживаю людей позади себя, когда я не слышал их приближения.
Затем она дает понять, что сопереживает трансженщинам - чувство, которое для нее несет в себе потенциал солидарности и даже родства:
Если бы вы могли заглянуть в мою голову и понять, что я чувствую, когда читаю о трансженщине, умирающей от рук жестокого мужчины, вы бы обнаружили солидарность и родство. Я чувствую ужас, в котором эти трансженщины провели свои последние секунды на земле, потому что мне тоже были знакомы моменты слепого страха, когда я понимала, что единственное, что сохраняет мне жизнь, - это шаткое самообладание нападавшего.
Я считаю, что большинство транс-идентифицированных людей не только не представляют угрозы для окружающих, но и уязвимы по всем причинам, которые я описал. Транссексуалы нуждаются в защите и заслуживают ее. Как и женщин, их чаще всего убивают сексуальные партнеры. Транс-женщины, работающие в секс-индустрии, особенно цветные транс-женщины, подвергаются особому риску. Как и все другие жертвы домашнего насилия и сексуальных нападений, которых я знаю, я не испытываю ничего, кроме сочувствия
