их «лузгать».
— Я скажу так, товарищи! — горячился Гудков, — это же чёрте-что происходит! На границе с нашей губерний, почти в самом сердце советской страны, находится гнездо порока и мракобесия! Чтобы так облапошить селян — это ещё умудриться надо! Это же контра! И что эти дураки теперь зимой жрать будут? На одной ржи и картошке зиму не протянуть! А как же их дети⁈
— Да это ещё не самая большая беда, — вздохнул Никита Степанов, — они сейчас агитируют против посевной. Мол, всё едино советам достанется. И народ их слушает…
— Гады! — сжав кулаки так, что аж побелели костяшки, выдохнула Нюра.
— Да они же не только попа прогнали, — продолжал рассказывать Степанов, — Но и учителя. Ворвались в класс, он тогда уроки вёл, избили его, всех детей из класса выгнали по домам, а ему сказали, мол, будешь ерепениться, мы твою жену поймаем и с нею такое сделаем… ну, вы поняли…
Народ зашумел.
— Какое варварство! — всплеснула руками Люся Рыжова. — Скоты!
Клара сидела бледная, Нюра с потерянным видом кусала губы.
— Ну и вот, он в тот же день, схватил жену, детишек, загрузил, что смог, на подводу и рванул отсюда подальше, вслед за попом, — продолжал нагнетать Степанов, — Даже дом продавать не стал.
— Там сейчас Акулина и Настасья живут, — сказал рябой (с которым я сегодня утром беседовал).
— Что за Акулина и Настасья? — спросил Гудков.
— Да монашки это их бывшие, сектантские, — пояснил Степанов, — этот ихний проповедник, Морозов Епифан, их святыми девами недавно на сходе объявил. Акулину Марией Магдалиной назначил, а Настасью — Саломией-мироносицей.
— Зачем? — не понял Гудков.
— Да сказал, что теперь они невесты его, а он сам — Мессия.
— Содом и Гоморра, в общем, — подытожил рябой комсомолец.
— Мда, — нахмурился Гудков, — это уж точно. Думаю, мы здесь не на четыре дня, как планировали, а на дольше останемся.
Я мысленно застонал.
После собрания (которое так ничем особо и не закончилось, так, повозмущались и всё), Гудков велел всем идти репетировать. Я был задействован пока что в одном номере, где от меня требовалось, под руководством Зёзика, исполнить свою партию в музыке, аккомпанируя Люсе, которая пела нравоучительную песню о том, что Пасху праздновать не надо, а лучше почитать книгу.
Когда Люся сделала перерыв, чтобы попить воды, Гришка, который стоял рядом и слушал, тихо, с непонятной интонацией, то ли восторга, то ли осуждения, сказал Зёзику:
— Ну ты понял, какой жук, этот Епифан ихний? Гарем себе завёл. Официально.
— Может сходим вечерком? — Зёзик торопливо скосил глаза на Люсю, не слышит ли, — приобщимся к таинствам святости?
Гришка понятливо осклабился.
— А можно и я с вами? — тут же влез я.
— Да иди ты! — возмутился Зёзик, — их там только двое, нам самым мало, а ты ещё. Да и вообще, может, страшные они.
— Их бы мессия невестами своими не объявил, — не согласился я, и добавил, — я тоже по бабам хочу, приобщаться к святости. Возьмите меня с собой!
Не взяли, гады. Мол, мал ещё.
Я на них здорово обиделся. Засел у себя в чулане и вызвал Еноха и Моню. Енох появился, а одноглазый только слышал и разговаривал, а выйти, как и прежде, не мог.
— Орудует тут, как я понял, шайка каких-то сектантов, — начал рассказывать я, — оно бы мне и всё равно, но вот от одного из этих комсомольцев нить такая зеленоватая тянется, как и у Юлии Павловны. Кто-то из вас о таком что-то слышал?
— Я слышал, хотя не совсем то… — задумчиво протянул Енох, — вполне может быть, хоть я сам и не уверен, что кто-то этим комсомольцем управляет. Через ниточку эту.
— Я тоже так подумал, — поморщился я. — Вот теперь мне интересно — кто?
— Генка! — строго сказал Енох, — я не советую тебе во всё это влезать. Ну сам подумай, ты здесь всего пару дней побудешь, подудишь на своей дудке или что ты там делаешь, а потом дальше поедешь. Твоя задача — найти отшельника. Ради этого Фаулер тебе эту поездку устроил. А если ты сейчас начнешь искать, кто тут их за ниточки дёргает, то вполне может быть, что ты тут и останешься. И мы с Моней тебе не поможем — что-то здесь не так и мы почти беспомощны.
— Тем более нужно понять, что здесь происходит, — покачал головой я.
— Генка, Енох правильно говорит! — поддержал скелетона одноглазый Моня.
— Ты понимаешь. Моня, — ответил я, — здесь не только дело в этих селянах. Если я пойму, как эти ниточки работают и как с ними бороться — я же и Юлии Павловне помочь смогу.
— Что ты намерен делать? — поняв, что меня нельзя отговорить, со вздохом спросил Енох.
— Первое, что надо сделать — посмотреть на этого Епифана ихнего, — ответил я.
— Не думаю, что это он за ниточки их дёргает, — не согласился Енох. — иначе он бы давно всю губернию… да что губернию — всю страну под себя подмял бы.
— А ещё нужно на кладбище ихнее сходить, — продолжал рассуждать я, — я вот по селу туда-сюда всё уро ходил и ни одного призрака так и не увидел. Ну не бывает, чтобы в таком большом селе вообще никто из умерших не остался.
— А ты и не увидишь, — сказал Енох, — я же тебе говорю, что даже я еле-еле выхожу, а так даже отойти на три шага не могу. А Моня вон вообще застрял. Так что, даже если тут кто-то и есть, то засели они где-то, в какой-то щели и выбраться не могут.
— А ещё я обратил внимание, что у них тут детей нету, — сказал я задумчиво.
— Так т всего-то утром один раз прошелся, дети спят ещё.
— Вот сразу видно, Моня, что ты городской житель, — упрекнул одноглазого Енох, — в селах все рано встают. И дети с малых лет родителям во всем помогаю. Как взрослые. Так что они бы были.
— А их вообще нет, — повторил я.
— А может они на учебе? — предположил Моня.
— Моня,
