усилился. Значит, по твоему ветро-холодовому индексу – за восемьдесят. Прямо как в Антарктике!
15 января
– Ну, что там, доктор, у тебя на ужин? – спросил Костя Курко, заглянув через моё плечо на плитку. – Никак антрекоты? Ты их, наверное, в экспедициях намастырился так вкусно готовить?
– Точно, в экспедициях, – отозвался я, польщённый таким отзывом. – Мы там главным образом, если не считать пельменей, мясными полуфабрикатами питались. До чего же удобная штука эти полуфабрикаты. Нам для экспедиции Микояновский комбинат наготовил. Ящик – бифштексы, ящик – свиные отбивные, ящик – антрекоты. И каждый аккуратненько в пергаментную бумагу завёрнут. Штучка к штучке. Любая хозяйка, глядя на них, от зависти бы померла.
– А ты, Виталий, во всех трёх высокоширотных участвовал? – спросил Дмитриев, смачно пережёвывая сочное мясо.
– Нет, только в двух. В сорок девятом и в пятидесятом. В первой, в сорок восьмом, врачом был Паша Буренин. Он, кстати говоря, и рекомендовал меня главсевморпутскому начальству после своего поступления в адъюнктуру.
– И что, тоже по совместительству поваром работал? – поинтересовался Миляев со своей неизменной усмешечкой.
– Нет, функцию повара я выполнял совершенно добровольно. Когда ребята возвращались из очередного полёта, мне всегда хотелось хоть как-то проявить своё внимание. Да и работы чисто врачебной было совсем немного. Так, одни пустяки: ушибы, ссадины. Кому горло подлечить. В общем, к счастью, никаких серьёзных травм.
– Всё же удивительно, – сказал Никитин, – такая чертовски трудная работа. Полёты в адских условиях, посадки на неизвестные льдины. И ни одной аварии?
– Ни одной, – подтвердил я. – В душе я даже удивлялся фантастическому мастерству полярных летунов. Впрочем, одно серьёзное происшествие всё-таки было. Помните, Михал Михалыч?
– Это вы про историю с самолётом Черевичного? – отозвался Сомов.
– Да, переволновались мы тогда. Штаб экспедиции решили переместить поближе к полюсу. Всё начальство погрузилось на самолёт Черевичного, вылетели и… исчезли.
Всё – решили мы! Наверное, самолёт потерпел катастрофу. Отозвали все группы «прыгунов» и начали поиски. Искали долго, пока случайно Осипов не заметил странные обломки. Принял их сначала за американцев, а потом выяснилось, что самолёт упал из-за ошибки механика Васи Мякинина. Но, в общем, всё кончилось благополучно, и прыгать с парашютом мне не пришлось.
– Весёленькая история, – сказал Никитин, покачав головой. – А ведь никто об этом и слыхом не слыхал.
– Вот и вся история, – закончил я свой рассказ. – Так что без ЧП всё же не обошлось. Но, к счастью, всё окончилось благополучно. Главное, люди целы. А самолёт – его списали. Как-никак Арктика.
– Пожалуй, при наших порядках самолёт легче списать, чем обыкновенный спирт, – сказал Зяма, вспомнив случай, рассказанный кем-то в Арктическом институте. Самолёты улетали из Моск- вы на ледовую разведку. Как и положено, каждый экипаж перед вылетом получил изрядный запас спирта для борьбы с обледенением. Ничего другого пока не придумали. Так вот, спирт почти весь выпили в Москве, уверенные, что в Архангельске наверняка получат новый. И надо же, под Череповцом экипаж сел на вынужденную посадку. Самолёт сактировали, а спирт никак не могли. Погода до Череповца была отличная, и никакого обледенения быть не могло.
16 января
Весело булькает уха в кастрюле, ей вторит бак с компотом. Покачиваются от ударов пурги буханки, висящие под потолком. А в такие короткие минуты перерыва в кухонных хлопотах хочется сидеть не шевелясь, предаваясь воспоминаниям о такой далёкой, кажущейся сейчас нереальной прошлой жизни. И вдруг в голове непроизвольно зазвучала мелодия и сами по себе возникли слова: «Спустилась на льдину полярная ночь». Я схватил карандаш и на обложке тетради стал набрасывать слова песни. «И ветер, настойчиво в мачтах звеня, у двери стучится, как будто не прочь погреться». Строфы рождались одна за другой, словно в душе открылся поэтический шлюз. К началу обеда я написал семь куплетов, а затем, вспомнив начатки музыкального образования, полученного в детские годы, попытался музыку положить на ноты.
Полярный вальс
Спустилась на льдину полярная ночь,
И ветер, настойчиво в мачтах звеня,
У двери стучится, как будто не прочь
Погреться у огня.
В палатке тепло нелегко удержать.
Брезентовый пол покрывается льдом,
Но кто в ней не пожил – тому не понять,
Как дорог этот дом.
Пускай нелегко приходилось подчас
И в трудности много мы пожили дней.
Но дружба нас сделала в тысячу раз
Отважней и сильней.
И с кем не бывало, взгрустнётся кому
О ласке далёкой, о доме родном,
Грустить не позволим ему одному,
Мы вместе с ним взгрустнём!
Пусть тысячи вёрст пролегли,
За месяцы, право, домой не дойдёшь,
Но мы друг для друга тепло берегли,
А с ним не пропадёшь.
У нас под ногами дрейфующий лёд,
Пурга наметает сугробы вокруг,
Мы вместе с тобою всю ночь напролёт
Не спим, мой друг.
Спустилась на льдину полярная ночь,
И ветер, настойчиво в мачтах звеня,
У двери стучится, как будто не прочь
Погреться у огня.
К моей радости, песня всем понравилась, а неугомонный Миляев заявил, что «песня даже очень, вполне соответствует нашей жизни», и предложил мне выпить за здоровье новорождённого поэта.
17 января
Происшедшее сегодня событие вызвало в лагере настоящий переполох. Уже готовясь забраться в спальный мешок, я вспомнил, что забыл погасить свет в кают-компании. Вот незадача. Как мне ни тошно было, пришлось снова одеваться. Я воткнул ноги в унты, набросил на плечи «француженку» и отправился исправлять допущенную ошибку, памятуя: Курко обнаружит – житья не даст. По дороге в кают-компанию мне пришла в голову мысль заглянуть на склад за консервами, а заодно захватить пару тушек нельмы для ухи. Небо вызвездилось. От мороза захватывало дыхание. Отыскав всё необходимое, я собрался было уходить, как вдруг услышал у самой палатки-склада странные звуки – не похожие ни на заунывные постанывания ветра, ни на потрескивание льда, ни на шуршание снега. Они напоминали тихое повизгивание, какое-то странное копошение, едва слышные стоны и ворчание. Я внимательно прислушался. Звуки доносились откуда-то из щели между ящиками с оборудованием. Я приподнял закрывавший отверстие брезентовый полог и увидел какую-то шевелящуюся кучку тёмных тел. Батюшки! Так это же Майна ощенилась! Вон они, ещё влажные, копошатся у неё под брюхом. Сколько же их? Три, пять? Бедная собачка тщетно пытается их обогреть. Но что она может своим маленьким тельцем, чтобы защитить щенят от гибели? А ведь счёт уже шёл, наверное,
