вчера легли около двенадцати, как только потухли экраны их телевизоров, а сегодня встали около восьми и плотно позавтракали. И все они были свежие и отдохнувшие.
Я вышел из автобуса у Йернбругатан, пересек Эфре-Слотсгатан и завернул в Гропгрэнд. Потом поднялся по лестнице, открыл дверь и вошел в переднюю. К зеркалу была по-прежнему прикреплена записка, которую я здесь оставил перед уходом. В ней было написано, что я пойду прогуляться и вернусь через час. Я скомкал записку и бросил ее в пепельницу на телефонном столике.
Ульрика все еще спала. Некоторое время я стоял и смотрел на нее. Щеки у нее были румяные, как розы, и спала она, полуоткрыв рот. Когда мне наконец удалось оторваться от этого зрелища, я разделся, вымыл лицо и шею, почистил зубы и лег рядом с ней. Мне было удивительно тепло и хорошо. И я подумал, что несколько часов в этой постели снова превратят меня в нормального человека.
В этот момент она проснулась. И увидела меня.
— Какой ты холодный, — сказала она, прижавшись ко мне.
Потом она повернулась на бок и так сладко потянулась, что чуть не сбросила меня с постели. Она проспала девять часов подряд.
— Осторожней, — проворчал я. — А не то я вышвырну тебя отсюда.
Она была в чудесном настроении и непременно хотела получить поцелуй, и она получила свой дурацкий поцелуй. А потом она захотела кое-чего еще, но больше ничего не получила. Она прижалась ко мне и стала ласкаться, но я сказал ей, чтобы она встала и шла варить кофе. Уж если мне не дали поспать, то пусть мне хотя бы дадут черного кофе. Она встала и приготовила прекрасный кофе. Мы выпили по целой большой чашке. Напившись кофе, мы еще немного полежали, а потом приняли ванну, и я почувствовал, как ко мне снова возвращается тепло и жажда жизни. Но это продолжалось недолго. Когда я снова вошел в большую комнату, Ульрика делала утреннюю гимнастику совершенно голая. Предварительно она распахнула настежь балконную дверь. Я бросился к балкону и закрыл дверь, осведомившись, не хочет ли она получить воспаление легких. Во всяком случае, я не хотел получить воспаление легких. Хватит с меня и других невзгод. Закрывая балконную дверь, я увидел старика в окне на противоположной стороне улицы. Этот негодяй стоял и смотрел на Ульрику. Когда старик увидел меня и понял, что праздник кончился, он живо нырнул за штору. Однако Ульрика нисколько не смутилась. И действительно, ничего страшного не произошло, но ведь иногда она очень долго делает зарядку. Впрочем, я был, конечно, слишком чувствителен в это утро к подобного рода вопросам, потому что не выспался, а в общем-то ведь людям свойственно стремление удовлетворить свой здоровый интерес к красивому женскому телу. Я закурил сигарету и погрузился в чтение газеты. А Ульрика вдруг вспомнила про какое-то деловое свидание, быстро оделась, прижалась своими мягкими губами к моему лицу и исчезла.
Я прочитал всю газету с начала до конца, но не стал от этого ни умней, ни счастливей. Они писали о смерти Мэрты Хофстедтер. И поместили ее фотографию, которая была так же мало похожа на живую Мэрту, как и ее мертвое лицо под умывальником. В газете даже упоминалось мое имя. Там было написано, что мне двадцать четыре года, а не двадцать два, как было на самом деле. Далее сообщалось, что расследование ведет комиссар Бюгден. Бюгден высказался несколько туманно насчет того, что, по-видимому, они еще не напали пока на след, который позволил бы им вести расследование в каком-нибудь определенном направлении, но они полны оптимизма, поскольку располагают важными вещественными доказательствами, найденными на месте преступления. Видимо, речь шла о галошах Манфреда Лундберга. В заключение Бюгден сказал, что у них есть весьма обоснованные подозрения, но говорить о чьем-либо аресте пока еще рано. А в общем все это было враньем от первого до последнего слова. Потом я прочитал рубрику, посвященную проблемам культуры. Здесь приводилась дискуссия по вопросу об «открытом искусстве», что в такую рань просто невозможно было переварить. Далее я просмотрел новости со всего света, новости театральные и новости спорта с отчетом о хоккейном матче, а также радио- и телевизионные программы. На это ушло целых полчаса. Потом я встал и принес утреннюю почту — несколько бандеролей и журналов и еще открытку от мамы с каким-то пейзажем. Она отдыхала на Канарских островах и упивалась солнцем. Сияло солнце, синело небо, и было огромное количество градусов выше нуля даже в тени. Маме жилось чудесно, и она спрашивала, как живется мне.
Я унес на кухню чашки, вымыл их и поставил в посудный шкаф. Потом вынес пустые бутылки и высыпал окурки из пепельницы. Покончив со всем этим, я выглянул в окно и убедился, что небо по-прежнему висит над самой землей и мне ничего не остается, как лечь спать. Я уснул почти моментально и проспал до самого вечера.
19. Бруберг
В субботу Харальд зашел ко мне около шести часов вечера. У него был немного усталый вид, но садиться он не стал.
— Ну, как дела? — спросил я.
— Не могу пожаловаться, — ответил он. — Кое-что мы уже узнали, кое-что осталось узнать.
— Что же вы узнали? — спросил я.
— Узнали, что в четверг вечером в двадцать один час тридцать минут доцент Хофстедтер действительно сел в седьмой автобус и проехал от Большой площади до здания филологического факультета, — сообщил Харальд весьма торжественно.
— Неужели водитель запомнил его?
— Нет, он его, конечно, не запомнил, но он сказал нам, что в автобусе ехала одна молодая девушка, его знакомая. Она обратила внимание на Хофстедтера и запомнила его.
— От Большой площади до филологического факультета всего несколько минут езды, — сказал я. — А оттуда можно за несколько минут дойти до «Каролины». Так что алиби Германа еще не доказано.
Харальд кивнул головой.
— Я хочу дать тебе одно важное задание, — сказал он.
Я почувствовал себя польщенным и нетерпеливо смотрел на Харальда, пока он расстегивал свой больший портфель и доставал из него маленькую тонкую книжицу в невзрачном коленкоровом переплете темни коричневого цвета. На ней стоял штамп королевской библиотеки — три короны.
— Прочти ее, — сказал он, протягивая мне книгу.
— И только-то? — вздохнул я разочарованно.
Я взял книгу и взглянул на титульный лист. Это был старый немецкий трактат «Учение о причинной связи в гражданском праве» доктора Эбенгарда Винцлера, изданный в Тюбингене в 1916 году.
— Ничего не понимаю, — сказал я.
— Тем более тебе
