Голубове Евпраксию Николаевну. Там же был в это время и ее брат Алексей Николаевич Вульф. Тригорские друзья выражали поэту свое искреннее сочувствие в постигшем его горе — смерти матери, рассказывали Пушкину о своих семейных новостях, об общих друзьях и знакомых, с участием выслушивали его рассказы о нелегких обстоятельствах в его семейных, материальных и литературно-издательских делах. На этот раз Пушкин нашел своих друзей изменившимися внешне, но такими же милыми и близкими ему, как и прежде. Об этой встрече — одной из последних для Пушкина — он писал в письме из Голубова в Языково (Симбирской губернии) Н. М. Языкову:
«Отгадайте, откуда пишу к Вам, мой любезный Николай Михайлович? из той стороны
— где вольные живали etc.
где ровно тому десять лет пировали мы втроем — Вы, Вульф и я; где звучали Ваши стихи, и бокалы... где теперь вспоминаем мы Вас — и старину. Поклон Вам от холмов Михайловского, от сеней Тригорского, от волн голубой Сороти, от Евпраксии Николаевны, некогда полувоздушной девы, ныне дебелой жены... у которой я в гостях. ...Алексей Вульф здесь же, отставной студент и гусар, усатый агроном, тверской Ловлас — по-прежнему милый, но уже перешагнувший за тридцатый год».
В последние годы своей жизни Пушкин, поддерживая дружеские отношения с Евпраксией Николаевной Вревской, посылал ей письма, навещал ее в Петербурге, когда она бывала там. Известно, что накануне роковой дуэли с Дантесом поэт встречался с ней в Петербурге и посвятил ее в свои сложные личные и семейные дела, сказав о предстоящей дуэли.
Предметом увлечения Пушкина была и двадцатилетняя Александра, или Алина Ивановна, падчерица П. А. Осиповой. Ей Пушкин посвятил стихотворение «Признание», которое кончается полусерьезным признанием поэта, так характерным в его отношении к тригорским барышням:
Алина! Сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви:
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Все может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!
Приехав в 1835 году в Михайловское, поэт навестил тригорских друзей, вспомнил Алину, вышедшую замуж, и написал ей из Тригорского письмо в стиле их прежних полушутливых отношений: «Мой ангел, как мне жаль, что я Вас уже не застал, и как обрадовала меня Евпраксия Николаевна, сказав, что Вы опять собираетесь приехать в наши края! Приезжайте, ради бога... У меня для Вас три короба признаний, объяснений и всякой всячины. Можно будет, на досуге, и влюбиться».
Несколько раз гостила в Тригорском при Пушкине Анна Ивановна Вульф (Нетти), двоюродная сестра молодых тригорских Вульфов. Миловидная и умная, она привлекла внимание поэта. В марте 1825 года он писал из Михайловского брату: «Анна Николаевна тебе кланяется и очень жалеет, что тебя здесь нет; потому что я влюбился и миртильничаю. Знаешь ее кузину Анну Ивановну Вульф; esse femina!»[23]
Что касается Евпраксии Николаевны Вульф, тогда еще девушки-подростка, веселой и подвижной, то, как отмечал в своем «Дневнике» ее брат А. Н. Вульф, «по разным приметам судя, и ее молодое воображение вскружено неотразимым Мефистофелем» (Пушкиным. — В. Б.). В нее был влюблен и Н. М. Языков.
«Пусть же теперь читатель представит себе деревянный, длинный, одноэтажный дом, — писал первый биограф Пушкина П. В. Анненков, — наполненный всей этой молодежью, весь праздный шум, говор, смех, гремевший в нем круглый день от утра до ночи, и все маленькие интриги, всю борьбу молодых страстей, кипевших в нем без устали.
Пушкин был перенесен из... Кишинева прямо в русскую помещичью жизнь в наш обычный тогда дворянский сельский быт, который он так превосходно изображал потом. Он был теперь светилом, вокруг которого вращалась вся эта жизнь...
...С усталой головой являлся он в Тригорское и оставался там по целым суткам и более, приводя тотчас в движение весь этот мир».
Среди тригорской молодежи Пушкин находил и серьезных собеседников, одним из которых был его приятель Алексей Николаевич Вульф. «Братом по духу» называл Пушкин А. Н. Вульфа, разделявшего в ту пору пылкой «геттингенскою душою» свободолюбивые взгляды поэта. Вульф в своем «Дневнике» сделал 11 ноября 1828 года такую запись: «Странна такая неприязнь во мне к власти и всему, что близко к ней; самые лица (напр. Государя) я скорее люблю, чем не люблю, но коль скоро я в них вижу самодержавцев, то невольно отвращение овладевает мною, и я чувствую какое-то желание противодействия...»
Пушкин в то время находил в Вульфе много привлекательного, о чем впоследствии вспоминал: «В конце 1826 года я часто видался с одним дерптским студентом... Он много знал, чему научаются в университетах, между тем как мы с вами выучились танцевать. Разговор его был прост и важен. Он имел обо всем затверженное понятие, в ожидании собственной поверки. Его занимали такие предметы, о которых я и не помышлял».
Пушкин делился с ним своими творческими планами. В одной из дневниковых записей Вульф отметил: «Многие из мыслей, прежде чем я прочел в «Онегине», были часто, в беседах с глаз на глаз с Пушкиным в Михайловском, пересуждаемы между нами, а после я встречал их, как старых знакомых».
Конечно, Вульф преувеличивал свое влияние на поэта, но известно, что Пушкин охотно и много читал ему свои стихотворения. «...Вчера мы с Алексеем проговорили 4 часа подряд, — писал поэт Анне Николаевне Вульф из Михайловского в Ригу в июле 1825 года. — Никогда еще не было у нас такого продолжительного разговора».
Молодой Вульф имел все предпосылки пойти по тому жизненному пути, по которому мог бы пойти и пушкинский герой — Владимир Ленский:
Он совершить мог грозный путь,
Дабы последний раз дохнуть
В виду торжественных трофеев,
Как наш Кутузов иль Нельсон,
Иль в ссылке, как Наполеон,
Иль быть повешен, как Рылеев.
(«Евгений Онегин», из ранних редакций)
Но Пушкин пророчески предначертал и другой жизненный путь, который вполне вероятен был для Ленского:
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета:
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне счастлив и рогат
Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
