Диего встретил меня с улыбкой, заставил выпить неприятного на вкус зелья. Ким и смуглокожая рабыня принялись старательно ласкать друг друга у нас на глазах. Отвар понемногу туманил разум, и тело помимо воли откликалось на откровенные ласки мужа. Я выпила из кубка еще, а потом еще, и в конце концов тело будто загорелось в ожидании мужских прикосновений. Дыхание участилось, перед глазами мелькали обнаженные тела, содрогавшиеся в страстном танце. Я прикрыла глаза… и в следующий раз открыла их только утром, обнаружив себя там же, где и заснула накануне вечером: в постели Диего. Муж безмятежно спал рядом, разметав руки в стороны и по-детски приоткрыв красивый рот. С колотящимся сердцем я ощупала себя: нет, не раздета. На всякий случай осмотрела и рубашку в поисках пятен крови, и теперь уже выдохнула с облегчением: похоже, обошлось.
Кима и рабыни нигде не было. Осторожно, чтобы не разбудить мужа, я выскользнула из постели, накинула халат, сунула ноги в домашние туфли и ушла к себе.
Джай не спал: за дверью его комнаты слышался звон металла. Наскоро умывшись, я попыталась привести в порядок волосы: скоро рабыни придут будить меня к завтраку, меньше придется возиться со мной. Когда я вернулась из купальни, внутренняя дверь приоткрылась, и Джай появился на пороге. Я замерла в ожидании: что угодно могло взбрести ему в голову.
Он подходил ближе, шаг за шагом, глядя на меня странным взглядом. А я, пугаясь все больше, отступала назад, пока не уперлась голенями в край кровати.
— Простите, госпожа, — подойдя почти вплотную, Джай опустился на колени и согнулся, гремя кандалами. — Я знаю, что вел себя недостойно. Вы вправе меня наказать.
— Поднимись, — велела я, едва дыша: кажется, угроза верной смерти миновала. — Я не собираюсь тебя наказывать. Для меня ты не раб. Ты северянин и заслуживаешь свободы. Но я не могу отпустить тебя. Ты хотел убить человека, и у меня забрали твой документ, и…
— Не надо. Я об этом не прошу, — глухо сказал он, поднимая голову, но все еще оставаясь на коленях.
Сердце забилось чаще.
— Чего же ты просишь?
— Если вы и правда желаете мне добра, госпожа… дайте мне какую-нибудь работу.
— Работу? — я растерялась. — Но… как ты сможешь работать? Ты еще не поправился…
— Я крепче, чем вы думаете, — невесело усмехнулся Джай. — Мне надо хоть чем-то себя занять, иначе я сойду с ума.
— Хорошо, я… поговорю с донной Изабель. Она что-нибудь придумает.
— Благодарю, госпожа, — Джай низко склонил голову.
— Прекрати называть меня госпожой, — поморщилась я. — Я выкупила тебя не для того, чтобы владеть человеком, как вещью. Зови меня по имени — Вель.
— Я принадлежу вам, госпожа, — тон Джая стал холоднее. — И мне проще обращаться к вам, как к хозяйке.
— Как знаешь, — я покусала губы, глядя на его воспаленные плечи. — Твои раны нуждаются в уходе. Ты каждый раз противишься, и я не хочу принуждать тебя, но…
— Я не стану противиться, госпожа, — бесцветно произнес Джай. — Делайте, что посчитаете нужным.
— Хорошо, — я поправила полы халата на коленях. — Тогда поднимись. К тебе придет Лей, позволь ей смазать тебе спину. А я попробую подыскать для тебя одежду.
Мне показалось, что Джай посмотрел на меня с некоторым разочарованием, но вслух ничего не сказал. Просто поднялся, загремев кандалами, и покорно ушел к себе.
Отчаяние вчерашнего дня понемногу отступает. Бессонная ночь истерзала рассудок раздумьями, как накануне плеть Хорхе истерзала спину, но к утру родилось верное решение: продемонстрировать покорность и вымолить у хозяйки кое-что для себя. Она пришла лишь под утро: похоже, красавчик ночью славно потрудился в кровати. Испуг в широко распахнутых глазах едва не разрушил задумку, но я вел себя как полагается рабу, и она согласилась. Я выйду из запертой клетки.
Губы расплываются в улыбке. Снаружи я смогу лучше рассмотреть поместье. Снаружи есть больше возможностей для побега. Только на этот раз все надо будет сделать правильно…
Руки обхватывают прохладный металл решетки, но негромкий стук заставляет обернуться. Входит рабыня — та, что постарше, с жутким шрамом на лице. Делаю свирепое лицо, но она не боится. На красивых губах играет улыбка. Смотрит прямо на меня взглядом женщины, которая знает, чего хочет.
— Госпожа велела о тебе позаботиться, — в раскрытой ладони вижу баночку с мазью. — Ты ведь не убьешь меня, если я дотронусь до тебя?
— Смотря как будешь трогать, — хмыкаю, не сводя с нее глаз.
Ее губы неповторимо изгибаются, в темных глазах появляется задорный огонек.
— Тогда ложись, и посмотрим.
Кандалы мешают, но я уже приспособился: ложусь лицом вниз; делаю вид, что расправляю под собой цепи. Рабыня подходит ближе, садится рядом. Протягивает руку, и тогда хватаю ее за запястье так быстро, что она вскрикивает.
— Просто хочу предупредить. Если я почувствую боль, ты почувствуешь ее тоже.
— Отпусти, дурень. Посмотри на меня: познавший боль никогда не причинит ее другому.
Отпускаю, ухмыляюсь в подушку. Плеча осторожно касается палец, мазь холодит саднящий рубец. Эта тоже верит в сказки, как и ее госпожа. Тот, кто познал страдания, желает лишь одного: чтобы другой испытал во сто крат худшую боль.
Но ее прикосновения легки и приятны, как и прикосновения госпожи. Расслабляюсь, позволяю тонким пальцам ловко скользить по спине.
— Ты ведь Лей, да? Я видел, как тебя купили.
— Я тоже видела тебя тогда. Мне казалось, что ты вот-вот кинешься на Кайро и сожрешь его заживо.
— Это он сделал такое с тобой?
— Нет, были умельцы до него. Он бы не стал портить товар.
На языке вертится вопрос, но не сразу решаюсь озвучить его.
— Госпожа сказала, что хотела тебя отпустить. Почему ты не ушла?
Не вижу ее, но чувствую кожей, как вздрагивают женские пальцы.
— Мне некуда идти.
— Есть ведь резервация.
— И кем я буду там? Я слышала истории о резервации. Говорят, нет худшего зверя, чем бывший раб. И женщины там — те же рабыни. Только здесь хозяева наказывают за дело, а там тебя может обидеть всякий, кто пожелает…
— Глупости, — почему-то ее слова вызывают злость, пальцы под подушкой с силой комкают простынь.
— Кто бы говорил о глупостях, — в ее голосе слышится самодовольство. — Я слышала, что ты сделал. Как можно было додуматься напасть на господина?
— Не твое дело, — цежу сквозь зубы.
Между нами повисает молчание. Прислушиваюсь к ощущениям и понимаю, что кончики женских пальцев скользят не только по воспаленным рубцам. Спускаются ниже, замирают на миг, пробираются под повязку, ткань недвусмысленно сползает с бедер. Если б я был нормальным, наверняка откликнулся бы на столь
