датировки приписок к грамоте Святослава 1137 г. следует иметь в виду несколько обстоятельств. Во-первых, они вряд ли были продуктом политических событий 60-х годов XIII в., так как докончания Новгорода с князьями этого времени уже разделяют Бежецкий верх (по крайней мере!) на две волости. Во-вторых, в самом тексте Обонежского ряда обнаруживаются следы дополнений, отражающие известную длительность действия и постепенное совершенствование этого уложения.
С другой стороны, нет оснований отодвигать их кодификацию за рубеж XII — начала XIII в. Еще под 1196 г. Новгородская I летопись сообщает, что изгнанный из Новгорода князь Ярослав Владимирович «княжаще на Торъжку въ своей волости, и дани поимаша во всеи (въ своей — Академический и Толстовский списки) волости: по Верху Мьстѣ и за Волочкомъ возме дань»[664]. Сходные ситуации повторялись в 1216 и 1224 гг.
В цитированном известии новгородский летописец называет и Бежецкий верх, и Помостье, и Волочек (или Заволочье?) княжеской волостью. Приписки же об Обонежском и Бежецком рядах рисуют иную картину. Теперь можно утверждать: она сложилась в первой половине XIII в. Но когда именно?
Исследователи обратили внимание, что устоявшийся формуляр докончальных грамот Новгорода с князьями, известный по первым договорам Ярослава Ярославича, восходит к концу 20-х — началу 30-х годов XIII в., к княжению Ярослава Всеволодовича[665]. Тогда же в летописи появляются упоминания «грамот Ярослава», трактуемые как юридическое обоснование древних «вольностей» новгородских.
Есть веские основания и реформу взаимоотношений Новгорода с князьями, исключившую участие последних в управлении новгородскими волостями, а также пересмотревшую размер десятины, датировать тем же временем. В конце 1228 г. (или в самом начале 1229 г.) новгородцы предъявили Ярославу Всеволодовичу решительные требования: «Поиде к нам, забожничье отложи, а судии ти по волости не слати; и на всей воли нашей и на всех грамотах Ярославлих тъ ты наш князь»[666]. Фактически в этой фразе сжато сформулированы главные положения, зафиксированные докончальными грамотами и приписками к «Уставу» Святослава Ольговича. Первоначально Ярослав Всеволодович отказался принять условия новгородцев, но затем, в декабре 1230 г., прибыл в город «и целова святую богородицю на всех грамотах Ярославлих и на всеи воле новгородчкои»[667]. Упоминание об этом крестоцеловании как о первом прецеденте вошло в формуляры всех докончаний Новгорода с Ярославом Ярославичем: «На семь ти, княже, крестъ целовати, на цемъ то целовалъ хрьстъ отець твои Ярославъ»[668].
Итак, новая структура взаимоотношений Новгорода с князьями оформляется соглашением 1230 г. с Ярославом Всеволодовичем. Датировать этим временем Обонежский и Бежецкий ряды позволяет предложение новгородцев отложить забожничье, т. е. пересмотреть десятину. Второе условие — «судии по волости не слати» — скрупулезно фиксируется формуляром докончаний. Смысл реформы — в четком разграничении функций и доходов княжеской и республиканской администраций Новгорода. Причем вторая значительно увеличивает свои прерогативы за счет первой, но на территориях, прилегающих к основному ядру Новгородской земли.
Правовую основу для своих действий новгородцы находят в «грамотах Ярослава», представленных князю при крестоцеловании. Этим несохранившимся грамотам посвящена обширная историческая литература, в целом трактующая их как подлинные или мнимые документы, якобы издревле провозгласившие «особые» новгородские вольности. Думается, что исследование немаловажного казуса новгородской истории шло неверным путем. Прав В.Л. Янин, отвергающий существование грамоты времен Ярослава Мудрого с пожалованием новгородцам исключительных «свобод», кроме Древнейшей Правды, вскоре получившей общерусский характер[669]. Действительно, никаких принципиально новых явлений в системе взаимоотношений с Киевом до начала XII в. в Новгороде не наблюдается.
С другой стороны, нет достаточных аргументов сомневаться в том, что новгородцы реально предъявили Ярославу, а затем Михаилу Черниговскому и вновь Ярославу какие-то грамоты или списки с них, дававшие повод существенно сократить территорию княжеского суда и сбора дани. Именно они легли в основу формуляра всех последующих договоров с князьями. Ведь больше ни летопись, ни тексты докончаний не упоминают «грамот Ярослава», а единодушно ссылаются на соглашения с прежними князьями начиная с Ярослава Всеволодовича.
Так что же все-таки представляли собой эти грамоты? Идет ли речь о подлинных документах эпохи Ярослава Мудрого или о фальсификате первой трети XIII в.? И в том и в другом случае они не касались особенностей политического устройства Новгорода. Принцип «вольности в князьях», и запрет последним лишать новгородца «волости без вины», и смесной с посадником суд не только вошли в практику новгородской жизни, но и признавались русскими князьями еще до появления на свет «грамот Ярослава»[670]85. Значит, не было нужды, извлекать их на свет и тем более подделывать, чтобы лишний раз подтвердить давно действующие нормы.
Тогда зачем вообще понадобились Ярославовы грамоты? Принципиальным новшеством в системе взаимоотношений Новгорода с князьями было существенное сокращение территорий, с которых князь получал подати и судебные доходы. Здесь, по-видимому, как нельзя кстати и оказались забытые грамоты. Именно они послужили правовой основой реформы новгородцев. Так понимаем мы и рассказ о крестоцеловании Ярослава Всеволодовича «на всех грамотах Ярославлих и на всеи воле новгородчкои». Под последней подразумеваются порядки, сложившиеся в Новгороде («вольность в князьях» и пр.), а под первыми — какие-то акты или разверстки судебно-податных районов центральной части Новгородской земли.
Если изложенные наблюдения справедливы, то «грамоты Ярослава» есть не что иное, как княжеские уставы XI в. (или списки с них) с перечнем территорий, погостов и становищ, где взымалась дань и вершился суд в то время. Предъявив эти древние, освященные авторитетом прародителя большинства русских князей Ярослава Мудрого грамоты, новгородцы обрели возможность решительно настаивать на своих требованиях. Князь в Новгороде получал права и доходы лишь там, где него предки. Остальное присвоило себе новгородское боярство в лице республиканской администрации. Прямым подтверждением наших выводов является точная ссылка грамоты Новгорода 1304–1305 гг. Михаилу Ярославичу: «На семь ти, княже, хрьстъ цѣловати къ всеми Новугороду, на чемь цѣловати пьрвии князи и дѣдъ твои, и отьць твои»[671].
Сам факт наличия в новгородских архивах подобных уставов не вызывает сомнений. Уже Святослав Ольгович в своей грамоте 1137 г. сообщает о знакомстве с уложениями прежних новгородских князей. Или, например, Михаил Черниговский в 1229 г. (!) повелел новгородским смердам, «хто здѣ живеть како уставилѣ переднии князи, тако платите дань»[672].
Думается, что в интересующий нас момент были использованы подлинные, а не мнимые постановления Ярослава Мудрого и его ближайших преемников. Недаром летописец XV в. вслед за сообщением о пожаловании Новгороду Ярославом «правды и устава» включил в текст своего свода список Древнейшей Правды. Если бы существовал иной документ (пусть фальсифицированный), именем Ярослава декларирующий незыблемость новгородских порядков XIV–XV вв., цитировали бы, конечно, его. Но случилось другое: среди доступных им материалов авторы свода ищут и находят подлинные акты XI в. Естественно, что спустя 200
