Однако едва розовые пальчики ног коснулись разделительной линии, она окунулась с головой и вынырнула мокрой обитательницей морей, скользкой и прекрасной.
Элайджа стремительно бросился ей навстречу — так быстро, что поднял волну. Даже не глядя вниз, почувствовал, что клинок ожил и наполнился прежней силой.
— Думаю, поцелуи разрешены даже здесь — предположил он, наклоняясь.
Джемма покачала головой. Мокрой она предстала совсем иной: новой, таинственной, незнакомой.
— Не прикасаться, — предупредила она, и на ее губах вновь появилась лукавая усмешка.
Но стоило лишь протянуть руку, и пальцы коснулись бы мягкой округлости груди.
Сердце Элайджи билось гулко, но сильно и ровно, уверенно отбивая могучий ритм жизни.
Кто придумал, что правила незыблемы?
— У тебя появились фантазии, которых не было раньше, когда мы были женаты, — удивленно заметила Джемма.
— Мы и сейчас женаты, — хрипло возразил Элайджа.
— Не притворяйся, что не понимаешь, о чем я. Тогда мы встречались… — Она взмахнула руками, и брызги осыпали грудь, словно поцелуи, о которых он мечтал.
— Исключительно под одеялом, — с сожалением продолжил Элайджа. — Видишь ли, в те дни я был еще очень, очень молодым и, естественно, очень глупым. А еще очень испуганным.
Признание удивило Джемму.
Ах, до чего же мучительно стоять перед прекрасной, желанной женщиной и скромно держать руки по швам! Мужественная плоть отказывалась подчиняться команде и стремилась вперед — ближе, как можно ближе.
— Тебе кто-нибудь рассказывал, как и где умер мой отец?
Он ненавидел сочувствие посторонних, но мечтал о сострадании единственной на свете, словно тепло ее души могло растопить лед и согреть сердце.
— Говорили, что в этот момент он развлекал неких дам, — тщательно подбирая слова, ответила Джемма.
— Во «Дворце Саломеи», — уточнил Элайджа. — Нам удалось скрыть от всеобщего внимания некоторые детали.
— Я слышала, он был с двумя женщинами.
— Суть скандала даже не в женщинах. — Элайджа твердо решил открыть всю неприглядную правду.
Джемма удивленно замерла.
— Неужели мужчина?
— Нет. Дело в том, что отец был… — Слова отказывались повиноваться. — Был привязан к кровати. Его вкусы отличались пикантностью.
— А!
— Мне потребовалось немало времени, чтобы осознать: между унылой, традиционной интерпретацией вечного действа и его крайними формами существует колоссальное разнообразие промежуточных стадий. Совсем не обязательно подвергаться истязаниям.
Джемма рассмеялась искренне, звонко, притягательно.
— Прости, — наконец произнесла она, немного отдышавшись. — Но сама мысль о том, что кому-нибудь придет в голову учинить над тобой насилие, абсурдна. Ты такой… величественный. Настоящий герцог. Даже сейчас, когда стоишь в воде голым. — Она воздела руки, словно изображая корону.
Элайджа посмотрел на собственное тело.
— Я просто мужчина. Не больше и не меньше.
— Ничего подобного. — Джемма с улыбкой покачала головой. — Секрет в том, как ты стоишь — словно на собственной земле. В манере поворачивать голову, смотреть на всех сверху вниз, гордо поднимать подбородок. Благородство, сила и власть сквозят в каждом жесте, в каждом движении.
— А в целом, должно быть, создается впечатление скованности. Это ты хочешь сказать? Что ж, наверное, мне суждено на всю жизнь сохранить проклятую аристократическую чопорность. Меняться уже слишком поздно.
— Думаю, не стоит пытаться привязать тебя к кровати тесемками от корсета, — сделала вывод Джемма.
Элайджа не сразу осознал, что она снова смеется. Над ним. Руки сами поднялись, чтобы схватить ее и увлечь на свою половину бассейна.
— Значит, я нелеп и смешон? — грустно уточнил, он спустя мгновение.
— Нет, что ты! Просто мне всегда казалось, что может быть забавно…
— Неужели? — Он посмотрел ей в глаза, словно не веря. — Неужели тебе действительно хочется привязать меня к кровати?
Джемма покраснела.
— Нет!
И все же в ее взгляде блеснула тайная, необъяснимая искра, способная превратить самую смелую, самую раскованную близость в чистое наслаждение, освободив от налета вульгарности.
— Наверное, матушке не стоило посвящать меня в столь откровенные подробности.
— И сколько же тебе было лет?
— Точно не помню. Семь или восемь, не больше.
Джемма возмущённо вскинула голову.
— И в этом возрасте она рассказала все, даже не смягчив историю? Безжалостно открыла неприглядную правду?
Сам он никогда прежде не задумывался о вреде, который вольно или невольно причинила мать. Она не только поведала детали смерти отца, но и не сочла нужным скрыть собственное отношение к событию. Перед впечатлительным ребенком предстала вся унизительная правда.
Джемме не составило труда оценить последствия роковой ошибки.
— До чего же несправедливо и жестоко! — воскликнула она. — Как бы недостойно ни вел себя герцог, единственный ребенок должен был сохранить об отце добрую память.
— Скорее всего, она просто не контролировала обиду и гнев.
Наступило недолгое молчание, и Элайдже внезапно показалось, будто детские страхи и сомнения смыло теплой прозрачной водой.
— А кто-нибудь из французов тебя привязывал? — осторожно осведомился он.
Щеки Джеммы снова порозовели.
— Разумеется, нет! Да их и было совсем немного. Ты говоришь так, что можно решить, будто я успела завести целую толпу любовников. А на самом деле их и было-то всего двое.
— Верю. — Элайджа не ожидал, что фантазия внезапно разыграется, но почему-то представил, как связывает запястья любимой шелковой лентой и привязывает к кровати, чтобы своевольная супруга не мешала делать все, что захочется.
Должно быть, смелая картина отразилась в его глазах. Как будто испугавшись, Джемма подняла руки и прикрыла ладонями грудь.
— Нет! — сердито воскликнул Элайджа.
Он устал от запретов и ограничений. Стремясь слиться с Джеммой воедино, он заключил ее в объятия.
— Джемма, — наконец проговорил он, заглянув ей в глаза. Нежно, словно опасаясь прервать ласку, провел ладонью по спине, а потом снова властно обнял. — Если ты решительно отказываешься допустить близость здесь, в бассейне, позволь проводить тебя домой, в спальню.
Она чувствовала себя так, будто пар поднимался не от воды, а от собственного тела. Взгляд мужа удерживал столь же требовательно, как и сильные, властные руки.
