и сказали – проваливай, без тебя рук хватает.
- И ещё – проспись сначала, потом к добрым людям в компаньоны набивайся.
- А он ведь не просыхает, он потому к нам и пошёл, чтоб себе всегда выпить иметь без затруднений.
- Но мы ему сказали, чтоб проваливал.
- Он и отвалил себе. И больше не возвращался, но сундуки после него пустые стояли.
- И ещё он как-то ночью сюда ходил, мы видели.
- В последний раз не так давно, пару седьмиц тому.
- И не признался, что тут делал.
- А мы-то уж спрашивали, так спрашивали. Но он молчал.
- А потом сказал – мол, не ваше свинячье дело, что ему тут надо.
- А куда не наше-то, раз с нас теперь спрос?
- Ещё как наше.
- Вот и всё, а больше и не знаем ничего.
- И пойти нам некуда. Кума с таким делом на порог не пустит.
- Можно подумать, твоя Лукерья пустит, ага, держи карман шире.
- А беленькая-то всем нужна, чай, лучше своя, чем привозная.
- Привозной Петруха Сомов по весне отравился.
- И богу душу с того отдал.
- И даже солдаты из крепости нашу беленькую уважают, всегда заходят и спрашивают – есть ли на продажу.
- А как не быть-то, есть.
- И вот. А что теперь как, мы и не знаем.
И стоят оба такие, руками разводят. Зайки, мать их. Пушистые. А если бы не генерал, то что, меня бы тут сейчас не было? Старичок-бурундучок сказал, что мне позволили по земле ходить, а могли бы не позволить? Женевьева утонула бы здесь, я – там. И всё? Или утонула бы только я, а Женевьева сидела бы тут? Если бы генерал её спас?
Но оставлять попытку убийства безнаказанной нельзя.
- Не всё сказали, - я сощурилсь и оглядела обоих.
- Не всё, - согласился со мной отец Вольдемар. – Говорите, болезные. Хуже уже не будет. Содеянного не воротишь, но покаяться и отмолить можно. Узрит господь раскаяние – и простит. И Женевьева простит, если поступите верно.
Мужики только того и ждали. Повалились на колени передо мной оба.
- Матушка-барыня, прости!
- Прости дураков, испугались мы сильно, не ведали, как быть.
- Но господь тебя спас, и ты нас спаси.
- Отслужим, верой и правдой отслужим!
- Исполним всё, что скажешь.
- Пока сама нас не отпустишь, не уйдём.
- Только не вели пороть и казнить.
Я глянула на священника.
- А что, если я велю пороть и казнить, кто-то это сделает? Что-то я тут не видела ни старосты, ни головы здешнего, ни какой другой власти.
- Старосты и нет, не завели. И власть здесь над нами в первую голову божеская. Но сама знаешь – до бога высоко, до царя, то есть до царицы, далеко. Вот сами и справляемся. Но если ты решишь – позовём солдат из крепости, они смогут и выпороть, и казнить.
Ну да, ну да. Генерал уж наверное сообразит, как всё это следует делать. Если у них тут убивают вот за такое, так если поймали, то и казнят в ответ тоже не особо задумавшись.
- Не вели звать солдат из крепости, матушка-барыня!
- Некому деток малых кормить, и жена хворая!
- И у меня детки малы ещё, и жена не справится!
- Некому будет их одеть-накормить, уму-разуму научить!
Эти-то научат, конечно.
- Значит, слушаем, - начала я как могла сурово. – Господь рассудил так, что я осталась жива. Значит – будете служить в моём доме, выполнять, что скажу. Работы тут – сами видите, край непочатый, а зима на пороге. Покаяние, какое следует, вам назначит отец Вольдемар, и вы его исполните. А позвать солдат я всегда успею.
Отец Вольдемар спрятал в бороду усмешку.
- Слышали? Благодарите.
Благодарили оба бестолково и истово.
- И ещё, - я снова уставилась на обоих. – Беленькая всем нужна, мне тоже. Сколько нужно – будете отливать.
- Будем матушка-барыня, будем.
- И беленькой, и брусничной, и медовую непременно попробуйте.
- Это не ваша заморская кислятина, это честная водочка.
Сзади рассмеялась Ульяна – мол, попробовали, знаем. Не возражаем.
Я понадеялась, что не оказалась по местным меркам слишком милосердной. Но играть злющую барыню, которая всех бьёт направо и налево, мне не хотелось. Да если честно, не умею я казнить. И приговаривать к казни не умею тоже. Раньше не доводилось. Я умею договариваться, если есть на то хоть малейшая надежда, и увольнять, когда той надежды уже нет.
Впрочем, если сочтут мягкотелой – то ещё придётся научиться. Тьфу.
- И теперь я хочу послушать, кто такой Валерьян, - я по очереди глянула на обоих. – И почему он Синюха.
- Так не просыхает ведь. Да тут живёт, за два дома, - сказал Дормидонт, ощутимо повеселевший.
- Мы его тебе, матушка, враз приведём, сама посмотришь, - подхватил кудрявый Севостьян.
- Дрянной человек, вот-те крест!
- С Валерьяном поговорим, деваться некуда, - согласилась я. – Но сейчас – живо наводите мне тут порядок! И у меня есть для вас дело, вот прямо чем скорее, тем лучше.
- И ко мне сегодня чтобы зашли, - сурово сказал отец Вольдемар. – И ты бы зашла, - на меня он глянул ничуть не менее сурово.
- Зайду, - не стала я спорить.
- Матушка, мы того, всё сейчас спроворим, дай только срок, не гневайся, - пробормотал Севостьян.
- Вперёд. А у нас ещё дел по самое горлышко.
И я повернулась и пошла – потому что дел и вправду ещё было много, а времени уже – и того больше.
11. Шаг вперёд – два шага назад
11. Шаг вперёд – два шага назад
В тот день после ухода отца Вольдемара мы с Марьей, Ульяной и мальчишками успели домыть окна в большом зале и вытащить на улицу проветрить всё, что осталось в трёх маленьких комнатах. В том числе – целый сундук, целый в том смысле, что полный какого-никакого добра.
Ну как – добра, в том сундуке лежали вещи, оставшиеся от прежнего хозяина, о котором я не знала
