проволокой, приходится снег пилить и вывозить на салазках в сторону.
Тщательный уход за этой «просекой» — не причуда местного начальства, а необходимость, продиктованная строгой инструкцией по охране мест заключения. В случае побега кого-нибудь из лагеря на ней останутся следы, легко просматриваемые часовыми с вышки, а также и разводящими, сменяющими посты.
Этот коридор освещается в тёмное время года стационарно установленными прожекторами, а нарушение в каком-либо месте целости проволоки вызывает звонки на сторожевых вышках и на вахте зоны. На каждой вышке — телефон для переговоров с караульным помещением и друг с другом.
За вторым рядом проволоки — широкая полоса земли, доходящая до трёхсот-четырёхсот метров, расчищенная от кустарников и низкорослых, с причудливо искривлёнными стволами берёзок. Эта полоса обеспечивает широкий обзор часовым.
В пургу, когда свет прожектора не может пробить несущейся лавины снега и недостаточен для просмотра коридора, в него запускают стаи тренированных волкодавов, разноголосо вторящих завываниям ветра, а через небольшие промежутки времени по всей периферии лагеря взвиваются в небо яркие вспышки ракет.
В двух метрах от внутреннего ряда проволоки, через каждые три метра, по всей длине забора набиты колышки с трафаретками «запретная зона» или просто с красными флажками. Перейти запретную зону — значит, быть убитым без предупреждения часовым с вышки.
Бараки разделены на две равные половины. Из тамбура две двери ведут в жилые помещения, одна — в «сушилку» и последняя, четвёртая, — в умывальник. Жилые помещения, как в левом, так и в правом крыле барака, имеют посередине широкий проход. В проходе — две печки (бочки из-под бензина, установленные «на попа») и длинный с тол с двумя скамьями. Над столом две электрические лампочки. При желании и с хорошим зрением — можно почитать, написать письмо, заполнить наряд на работы, выполненные бригадой за день. Лампочки освещают только стол, а в бараке полутьма; в дальних углах — просто темно.
В шахтёрском бараке вдоль прохода справа и слева — четырёхместные нары-«вагонки», во всех остальных, где живут строители, рабочие на поверхности, хозяйственная обслуга — двухэтажные, сплошные, во всю длину барака.
На нарах — мешки из чёрной материи, набитые промёрзшими опилками или древесными стружками. Мешки заполняются в индивидуальном порядке, по мере подвоза опилок, сбрасываемых с машин, как правило, прямо в снег или грязь. За деньги или продукты из посылок в столярной мастерской набивают матрац древесной стружкой уже только с естественной влажностью. И всё же, чем бы ни набивались матрацы, во всех случаях сушка их содержимого производится неделями собственным телом лагерника.
В каждом крыле барака размещается от ста двадцати до ста пятидесяти человек. Все люди разбиты на бригады по тридцать-сорок человек с бригадиром во главе. Последний назначается нарядчиком по согласованию с начальником лагерного пункта, начальником ППЧ (планово-производственной части), КВЧ (культурно-воспитательной части), начальником режима и «опером» (оперативным уполномоченным). Уже сам состав лиц, утверждающих бригадира, говорит о том, что таковым мог быть не каждый, но об этом несколько позже.
Каждая половина барака имеет двух дневальных — ночного и дневного, убирающих барак, обеспечивающих холодной водой и кипятком, собирающих в ремонт обувь, заготавливающих уголь для печей. Они же отвечают за сохранность оставляемой по уходе на работу личной собственности лагерника.
Несмотря на это, исчезновение продуктов и вещей происходит почти ежедневно. Применяемые подчас чисто звериные приёмы к дневальным со стороны пострадавших, то есть избиение его до потери сознания, — не приносят должного эффекта. Поэтому каждый предпочитает иметь только то, что на нём, а продукты съедаются немедленно после их приобретения — такая жизнь доставляет меньше волнений и переживаний.
Каждой бригаде присваивается номер, но знают их также по фамилиям бригадиров или по наименованиям объектов, на которых они работают. За бригадой закрепляется более-менее постоянное место работы и жильё в одной из секций барака.
Бригада, в которую попал я, размещена в самом выгодном месте барака — в торце крыла. Здесь гораздо теплее из-за удалённости от входной двери, меньше мешают отдыхать, так как никто из других бригад не проходит мимо нар, а самое, пожалуй, главное — такое «глубинное» расположение нар почти исключает вторжение незваных гостей из других бараков, охотящихся кто за бушлатом или телогрейкой, а кто — за валенками или ботинками; не брезгуют и рукавицами. Лишившись в результате такого налёта какой-либо одежды или обуви становишься «промотчиком», и только после долгих хождений по начальству получаешь взамен украденного одежду «второго срока» — бывшую в употреблении (лагерники говорят «БэУ»), то есть ношеную, состоящую сплошь из разноцветных заплат, и в дополнение к этому — на всё время пребывания в лагере лишаешься права на получение чего-либо первого срока.
Рабочий день начинается продолжительным звоном. Это дневальный вахты колотит молотком в подвешенный кусок рельса. Под эти долго несмолкаемые звуки раздаются крики барачного дневального: «Подъ-ём, подъ-ём!»
Все вскакивают. Одни бегут умываться, другие — за валенками и бушлатами в сушилку, кто-то ищет в большой куче тряпья, заранее принесённого дневальным из починочной мастерской, свою рубаху или штаны. Дежурные по бригаде мчатся в хлеборезку. Их сопровождают четыре-пять бригадников, вооружённых «дрынами» чуть не с оглоблю величиной, для охраны получаемого хлеба. Острая необходимость охраны вызвана участившимися случаями нападения на дежурных с хлебом.
Первое получение хлеба нашей бригадой закончилось довольно печально. Только треть паек было донесено до барака, остальные исчезли вместе с налётчиками, а наш дежурный в этот день вместо работы оказался в «стационаре» с переломанной рукой и выбитыми зубами. Мы считали, что отделался он ещё очень легко, в других бараках бывало и похуже.
В налётчиках ходили рецидивисты, переделанные следователями в политических, вроде моего Коли, соседа по койке в Вологодской тюрьме. Рецидивистам, в какой-то степени, помогали «доходяги», доведённые до этого положения или администрацией лагеря, систематически урезавшей размер пайки, не вдаваясь в причины недовыполнения норм выработки, или доведшие сами себя, не желая работать.
Первые, то есть рецидивисты, делали это в целях обмена «экспроприированного» хлеба на табак, сахар, «тряпки», необходимые для игры в «буру», а «доходяги» — чтобы не умереть с голоду. Они сами, как правило, не нападали, довольствуясь тем, что падало на землю во время героической борьбы дежурного бригады с рецидивистами.
За пятнадцать минут до выхода на работу в барак обычно наскакивает нарядчик. Он сверяет со своей шпаргалкой фамилии получивших освобождение по болезни, отмечает на фанерке точное количество людей бригады «на выход» и выкрикивает:
— На развод, без последнего! — Это означало, что нужно быстро выходить из барака, не задерживаться в нём ни минуты.
Во всех лагерях нарядчики и коменданты как
