должна знать, где живут Лауренсы. И он было направился в ближайший полицейский участок. Нет, это тоже не дело. Какая нелепая мысль! Лауренсы после всего случившегося, безусловно, на примете у полиции. Возможно даже, что за ними слежка. Вот бы он сейчас наломал дров!
Но ведь есть адресные книги. Ах, балда! Самое простое не пришло ему в голову. Разумеется, надо просто заглянуть в адресную книгу.
На почте он без труда нашел: Матильда Лауренс, вдова, Роонштрассе, 44.
И вот он стоит перед домом номер 44, обильно разукрашенным лепным орнаментом. Она живет на третьем этаже налево. А вдруг она выйдет и увидит его? Узнает она его? Он перешел на противоположную сторону. Ни в одном из окон ее квартиры не видно света; никого, очевидно, нет дома.
Улица пустынна. Вальтер смотрит на подъезд, на завешенные гардинами окна, на тяжелый каменный балкон.
Знать хотя бы, дома ли она. А может быть, спит уже? Или пошла в гости, к родственникам? Возможно, она не решается вернуться домой, пока не наступит глубокая ночь.
И Вальтер стал ждать.
Он ждал час за часом.
Изредка по улице проходили люди, поодиночке или парами; входили в тот или в другой дом. В окнах вспыхивал и гас свет. И вот вся улица уже во мраке. Вероятно, уже за полночь.
Вальтер побрел, то и дело замедляя шаг. Может, она все-таки еще придет.
Он двинулся вниз по Роонштрассе, прислушиваясь к каждому шороху. Вдруг кто-то показался навстречу. Его привыкшие к темноте глаза узнали Эриха. Да, мать Эриха права, он возвращается домой поздно. Но встретиться с ним сейчас нельзя, никак нельзя. И Вальтер нырнул в ближайший подъезд.
Звук шагов отдалился и замер. Вальтер облегченно вздохнул.
Осторожно спустился он вниз.
На улице — ни души. Он быстро пошел по Роонштрассе. Трамваев давно уже не было; ему пришлось проделать длинный путь в Норд-Сан-Паули пешком.
V
Утром, когда мамаша Брентен подошла к постели сына с намерением разбудить его, она сразу увидела, что у него сильный жар. Лицо Вальтера, мокрое от пота, было сплошь в багровых пятнах.
— Что с тобой, сынок? Ты заболел?
Да, он чувствовал себя смертельно больным, разбитым, несчастным.
— Вот что значит шататься до поздней ночи, — сердито сказала она. — Где же это ты вчера пропадал? Я даже не слышала, когда ты пришел. Должно быть, очень поздно.
Вальтер ни словом не ответил на все ее вопросы и упреки. Он закрыл глаза.
Проснувшись, он увидел рядом с матерью незнакомого человека, щупавшего его правую руку. «Значит, я болен, — подумал он, — и, наверно, тяжело. Ну, и отлично, я даже рад», Вальтер опять закрыл глаза и мгновенно уснул.
— Что, серьезное что-нибудь, господин доктор? — спросила фрау Брентен, когда врач положил руку Вальтера под одеяло и поправил на носу пенсне.
— Ну, ну, не так уж страшно. Пока просто сильная простуда. Может кончиться и воспалением легких. Держите его в тепле. И само собой — в постели. Давайте липового чаю погорячей и трижды в день таблетки, которые я пропишу. А в остальном положитесь на мать-природу — такому молодому организму она поможет.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
I
Как ни изощрялись немецкие газеты, весь апрель и май, изо дня в день, пестревшие хлесткими заголовками: «Английский фронт у Камбрэ прорван!», «Решающие высоты взяты штурмом!», «Десятки тысяч убитых и пленных!», «Враг отступает по всему фронту!»; как ни старались частым упоминанием звучных для немецкого уха имен генералов — фон Белов, фон дер Марвиц, фон Хутер, фон Бэн и других — вселить бодрость и веру в души своих читателей, все же в один прекрасный день в бурном море газетных сообщений внезапно наступил мертвый штиль. О победах — ни звука. Никаких перемен. Опять все те же хорошо знакомые лаконичные сводки: на Западном фронте без перемен!
Если бы командование вынуждено было осведомлять народ о положении и настроениях в тылу, его сводки безусловно гласили бы: в тылу без перемен. А между тем именно в те дни новости обгоняли одна другую. Из уст в уста передавалось, что подводных лодок выбывает из строя больше, чем можно построить новых. Во Франции, гласила молва, накапливаются американские части, сформированные из сытых, здоровых и хорошо обученных солдат.
А сколько и каких только слухов не порождало продовольственное положение, казавшееся самой важной проблемой, несмотря на разгул смерти и все ужасы войны! В Германию шли с Украины и из Румынии колоссальные партии сала и масла, но на германской земле они бесследно исчезали, и для неимущей части населения оставалось только повидло из свеклы. О самом существенном газеты упорно молчали — о голоде, об эпидемии испанского гриппа, а о самоубийствах и подавно.
Но факты говорят сами за себя.
У голодных появляются крамольные мысли. Вместе с доверием улетучивается и терпение. Рядом с разочарованием затаилось отчаяние. Правительство боялось не мелкой буржуазии, а сплоченной массы рабочих. Поэтому оно бросало им время от времени — особенно рабочим военных заводов — какую-нибудь приманку, вроде специальных выдач сала и других продуктов; это именовалось «гинденбургским пайком». Тот, кто получал паек, не спрашивал, откуда берутся такие продукты. А кто знал, не очень-то призадумывался над этим. Ведь мучает лишь собственный голод. И, кроме того, так уже повелось, что побежденные народы должны страдать в первую очередь, — говорили те, кто еще не причислял себя к побежденным.
Брентены переживали эти трудные времена легче, чем многие и многие. Вальтер принадлежал к счастливцам, получавшим «гинденбургский паек». Папаша Брентен время от времени присылал через отпускников солдатский хлеб и консервы. И солдаты с ближайшей бойни приносили иногда краденое мясо в обмен на сигары и табак. Сторговавшись, они раздевались в каморке при магазине, так как мясо они прятали под одеждой. Особенно брезговать не приходилось, вода ведь все отмоет, а ее хватало.
Уже в прошлом году Вальтеру не раз приходилось ездить в деревню — мешочничать. К крестьянам он являлся не с пустыми руками, он предлагал им курево — товар, весьма вожделенный по тогдашним временам. После голодной зимы все запасы картофеля у Брентенов иссякли, и мама Фрида приставала к сыну с просьбами снова отправиться «на промысел» — ведь ездят же другие.
II
О последовавшей затем поездке в мекленбургский район не стоило бы упоминать, если бы не приключение, которое, правда, кончилось, едва успев начаться, но оставило в юной, впечатлительной душе Вальтера большой след.
Он поехал поездом, каким обычно ездили все мешочники, в Бюхене пересел на узкоколейку и вышел на маленькой станции Зибенайхен. Там он выбрал направление, противоположное тому,
