и игнорировали сбитые простынь и одеяло, которые неудобно впивались в спины.
Дыхание, что почти срывалось каких-то десять минут назад, уже восстановилось. Алые щёки Сони вернули свой нормальный цвет. А Лев перестал, как дурак, хищно улыбаться.
Они успокоились.
И могли теперь, как люди, говорить.
— Ты рассказывал обо мне? — она не поворачивала к нему головы, смотрела в потолок, и он смотрел в потолок.
Не хотелось Льву сейчас повернуться и увидеть, что там не Соня. Такое же возможно?
Целый месяц он не находил себе места, целый месяц прошёл в волнениях и настоящей истерике при виде этой девчонки.
Она прибегала по ночам и будила его, ища защиты. Она приходила к нему, когда считала, что он слишком грустный. Она каждую ночь приходила в его сны, а с утра щеголяла в его футболке, уже не видя в этом ничего особенного.
Скромница-Соня обжилась и стала терять и путать берега, а Лев злился и понимал, что стратегия его верна и терпеть нужно до последнего, а всё равно нет-нет, да едва не слетал с катушек.
Никогда его так не терзало чьё-то присутствие. И никогда никто не присутствовал в его жизни так невозможно долго.
Соня Обломова — превратила его жизнь в ад, и только что был последний круг.
Если после этого она снова сделает вид, что ничего не было и что случилось ночью, развеивается с рассветом — он её всё-таки пришибёт.
— Мне было некому. Это важно?
— Я… не знаю, — он услышал в её голосе странные нотки. Она расстроена? Ждёт чего-то?
Нашла, когда завести разговор.
Лев знал, что слухи в институте давно стихли. Что Мотя не прощена, но просто игнорируется. Что она стабильно перед Соней плачет и просит “простить дуру грешную”. Что все вокруг решили будто это шутка и не может Обломова быть беременна.
Удивятся после зимней сессии.
И Льву это злорадно нравилось, как если бы он защитил Соню от всех повесив на неё собственное клеймо.
Однако, может она хотела бы того же?
Но не станет ли это проблемой.
— Не боишься? Ты мне то дочь… то жена…
— Все эти женщины твои подруги?
— Нет, нет. Но у меня есть круг друзей. И если честно… я их до сих пор не видел, как приехал.
— Та рыжая?
— Одна из них.
Лев повернул голову и стал смотреть на Сонин профиль, так ясно очерченный светом фонаря из окна. Её волосы свалялись и растрепались, намекая на трудные часы, проведённые в неравном бою. И еле прикрытая уголком сбитого в ком одеяла грудь, всё ещё вздымалась, и где-то там колотилось сердце.
И Льву хотелось прижать руку и послушать, как оно бьётся. С какой силой. Участится ли пульс если он снова её поцелует. Или проведёт кончиками пальцев по её губам, виску или груди. Если коснётся волос.
Если обнимет.
— Ты продуманный. Ты меня специально разозлил, — вздохнула Соня и тоже повернула к нему голову.
Теперь свет бликовал на её щеке. На плече.
— Ты как? — он протянул-таки руку и коснулся её мягкого живота.
Соня вздрогнула.
Лев никогда раньше не делал подобного и кажется это что-то значило, потому что оба затаили дыхание.
— Я хотела бы, чтобы он начал шевелиться, — произнесла она. — Чтобы ты знал, какой он.
— А ты уже знаешь?
— Нет… но мне кажется, что как только он это сделает — мы поймём. Говорят, я почувствую первая, а ты намного позже.
— Не чувствуешь?
— Ещё нет, — Соня накрыла руку Льва своей и позволила оставить её на животе, в такой неудобной позе, но если сейчас перевернуться — всё изменится.
— Сонь, — позвал он.
— Что?
— Ты ревнуешь?
— Зачем ты спрашиваешь?
Она резко отдернула руку, а Лев не дал отстраниться, перевернулся и навис над ней, глядя прямо в чёрные глаза.
Соня, как загнанная в ловушку, дышала глубоко, но осторожно. И без всяких проверок — её сердце сейчас билось, как дурное.
— Просто так. Интересно.
— Ты… смеёшься надо мной.
— Нет.
— Ты ужасный.
— Да.
— Я не обязана отвечать.
— Не обязана.
— И не отвечу.
— Значит ревнуешь?
— А тебе то что? Я просто не хочу, чтобы ты водил в дом, где я живу, всяких! Ясно? Имею право об этом просить! Я оплачиваю комнату.
Лев расплылся в улыбке, отмечая как от этого налились краской Сонины щёки.
Ей нравится его улыбка.
И она снова злится и вот вот пустит в ход руки, ну ничего, он тоже может что-то пустить в ход.
— Значит соседский кодекс? — спросил он с весёлой улыбкой.
— Д-да, — выдохнула она, чувствуя, что его рука где-то уже совсем в неправильном месте.
Воистину. Чем меньше женщину мы любим… тем больше у неё вопросов “А с чего бы это баня-то упала?
Сорок градусов
Я будто вчера перепила водки и сегодня себя ненавижу.
Это странно, выпрыгивать из трусов и паниковать на тему проведённой с мужчиной ночи, если ты от него беременна.
Но и радостно греть его постель — так себе идея, если даже по мнению его любовницы этот мужчина потаскун.
— Этого больше не повторится, — серьезно произнесла я утром, впервые признавая факт существования чего-то случившегося ночью при дневном освещении.
Лев сидел за столом, невозмутимый и полуголый. Я стояла рядом, достаточно далеко, чтобы не находиться в области действия его обаяния и говорила, глядя ему не в глаза, а куда-то в грудь. Во первых, потому что этот потаскун имел свойство меня замораживать улыбкой (и нет, это не мило), а во вторых он был гол именно в районе торса. Портки, уж спасибо, мсье Дефлоратор натянул.
— Чего? — весело поинтересовался он.
Ну просто сама беззаботность.
Он чуть ли не напевал. Спокойно мазал на хлеб маслице, что-то тихонько свистел. Я на одну секундочку подняла взгляд и тут же наткнулась на улыбку.
Фу.
Можно без этого?
— Того что было вчера!
— Ты про… — он сделал вид, что растерялся, а я уже не могла оторвать от него глаз. Это было бы и глупо и попахивало слабостью. — Аа ты про… ну ладно, — и он просто пожал плечами.
Ладно? Вот так просто?
— И будь добр, оденься! — фыркнула и тут же пожалела.
Лев встал, приблизился и вот прямо всем телом коснувшись моего (клянусь) наклонился за своей футболкой, лежащей на стуле.
Ну не паразит ли?
Права была Цаца… творческая личность… особый подход нужен… потаскун.
Да он мне голову морочит!
Позорнее было бы теперь уйти, так что я упала на стул, и стала мрачно мазать масло на хлеб. Теперь мы делали это почти синхронно, в
