что сентябрь. Когда же уже будет тепло?
Нет, я не стану задумываться о том, не холодно ли там Горелову сидеть на ступеньках в подъезде. Он — спортсмен. Пусть отжимается.
Забравшись по самые уши в горячую воду, стараюсь отвлечься от мыслей о ненужном, чужом. И это мне почти удается, когда снова звонит телефон.
Цепляю мокрыми мыльными пальцами мобильник. Каримов.
Не буду брать трубку.
А телефон звонит и звонит.
Разозлившись, бросаю его на мохнатый коврик и зажимаю уши, чтобы слышать только шуршание лопающейся под пальцами мыльной пены.
Меня для вас нет! Неужели не понятно?
И мобильник затыкается, пиликнув напоследок уведомлением о сообщении.
Надо выключить его вообще. Свешиваюсь за ним обратно и успеваю прочитать текст во всплывшем окошечке до того, как оно потухнет.
«Хотя бы прогони его. Пока ты не сделаешь этого, он не уйдет. Нас он не слушает».
Это уже Рэм.
Терпеть его не могу, и это взаимно.
Переписываться с ним второй раз за день — для меня уже слишком.
Какие все сразу стали хорошие, ни одного гадкого слова, ни одной мерзости.
Хочет Горелов торчать под дверью, пусть торчит. Кто я такая, чтобы ему что-то запрещать? Прогонять его — оно мне надо?
«Он за два дня подрался три раза», — еще одно подлое сообщение от Рэма.
Я злюсь все сильнее. Я, что, нянька? Учитель хороших манер?
Зачем он мне все это пишет?
На самом деле, все я понимаю.
Это мне Рэм — чужой, а Демону — лучший друг. И он будет делать так, чтобы хорошо было не мне, а Горелову. И несмотря на внешнюю непробиваемость, Рэм очень хороший психолог, он знает, как надавить. Рэм будет вынимать из меня душу, пока своего не добьется.
У него и в прошлый раз получилось уговорить меня поехать с ним. У того же Каримова вряд ли бы получилось, хотя отношусь к нему я значительно лучше.
И каждое сообщение — гвоздь в крышку моего гроба. Именно поэтому я сейчас бешусь в остывающей воде, именно поэтому я не выключаю телефон.
«Последний раз он ел вчера».
Проклиная Рэма за его сволочизм и себя за бесхребетность, вылезаю из ванной.
Сама не веря в то, что делаю, одеваюсь и вызываю такси.
Господи, я ведь столько раз клялась себе, что не пойду на поводу у Демона. Я только сегодня решила, что все. Ни за что и никогда.
Что я творю? Зачем я это делаю?
Сама себе противоречу. Наступаю на одни и те же грабли.
Я могу отговариваться, чем угодно. Всячески себя оправдывать.
Но истина в том, что Горелов — мой магнит. Меня тянет к нему с того самого момента, как он ворвался в мою жизнь и присвоил меня себе. Моя стрелка всегда указывает на один полюс. Это Демон.
Я еду его прогнать.
Сидя в такси, повторяю это, как мантру.
Нам нужна точка, а не многоточие.
Убеждаю себя, поднимаясь по знакомой лестнице.
Ненавижу его.
Лгу себе, разглядывая широкие плечи на фоне дверного полотна.
Не желаю его видеть.
И подхожу к нему на расстояние, на котором я чувствую запах сигарет и парфюма.
Откинувшись на дверь, он сидит с закрытыми глазами.
Будда. Адский Будда.
Бледное лицо с синими кругами под глазами, сжатые губы, челка, падающая на черные брови, голубоватая тень щетины, сбитые костяшки…
Гипноз.
Я могу смотреть на него бесконечно, будто впадаю в транс.
Мир вокруг замедляется. Растворяется. Исчезает.
Горелов, не открывая глаз, выбрасывает руку вперед и обнимает меня за колени. Прижимается к ним лицом.
— Я так виноват.
Глава 45
Демон
Мне нечего здесь делать и, походу, нечего ждать.
Но я все еще тут.
Словно, если я уйду, то все рухнет окончательно.
Хотя, о чем это я. Все и так в руинах.
У нас с отцом сложные отношения, но он научил меня важным вещам: смотреть правде в глаза и, не оправдываясь, нести ответственность за свои поступки и решения.
То, что все это дерьмо произошло с нами, что Инге пришлось вынести, — моя вина, и не важно, что не я это организовал. Я не разобрался, допустил, действовал на эмоциях.
Эмоции.
Отец всегда говорил, что они — наш враг.
Раньше я думал, что он холодный бесчувственный монстр.
Не без этого.
Однако, сейчас я уже понимаю, что он осознанно себя тормозит. Если Горелов-старший срывается на эмоции, потом всем вокруг приходится долго расхлебывать последствия.
Я весь в отца.
И я наломал дров.
Я сделал больно Инге, выжег то, что ценил сам, отравил жизнь себе и ей.
И все равно не могу ее отпустить. Человек — такая тварь, что не перестает надеяться. Непонятно, на что надеюсь я. Но я готов на все, чтобы вернуть Ингу. Если нужно, я стану таким, как отец. Машиной, не проявляющей чувств. Оставлю рядом только самых близких, сведу все контакты на нет.
Я должен что-то придумать, что-то сделать. Единственная слабость — моя одержимость Воловецкой, и непохоже, что она может как-то ослабнуть, не говоря уже о том, что она прекратится.
Не знаю, готов ли я опуститься до того, чтобы надавить на определенные рычаги и сделать так, что у Инги не останется иного выхода, кроме как вернуться ко мне. Будет ли мне достаточно, что она рядом, хоть и ненавидит меня. А Воловецкая меня возненавидит.
Наверное, я впервые понимаю отца.
Я так долго стремился быть на него непохожим, что это еще один удар — осознать, что я такой же. Я не понимаю, за что он любит мать,
