В мире нет ничего, хуже неведения. Хуже надежды, отрицаемой интуицией. Теперь Анфиса убедилась. Теперь успокоилась. Приняла.
Квадрокоптер висел над фигуранткой.
… Короткий расширял и углублял яму, вырытую девицей.
— Где труп? — Подполковник дышал ей в глаз.
— Чей?
— Не придуривайся!
— Нашел! — Лейтенант, словно репу, извлек из земли целлофановый пакет. Внутри была детская книжка «Муми-тролль и комета».
Короткий заржал.
— Раскрыли дело! А колобок-то… повесился! И буратина утопился.
Карьера и жизнь Фила Сергеевича летели под откос. Он предвидел служебные разбирательства, арест квартиры 130 кв. метров в центре, новенького внедорожника. Он подвел систему ничего не нарыв. И он поплатится.
— Вы ошиблись, — сказала девка.
Злость выбила его пробки-предохранители. Отец говорил Филу: «Однажды ты убьешь. Наглую, безмозглую дрянь. Неизбежно! После — в церковь. После — к блядям».
Борзунов разрядил кулак в челюсть мрязи.
Глава двадцать пятая. Эмпатия и эмерджентность
Поле тянется и тянется до горизонта. Идти в траве обычно нелегко. Она хлещет по ногам, цепляется за одежду, закрывает норы полёвок и кротовины, куда может угодить ступня (и здравствуй, вывих), а также прячет коровьи лепехи, которые потом надо отскабливать палочкой от подошвы кеда.
Здешняя трава и полевые цветы росли реденько, культурно. Витя шел, прогуливался почти. Насвистывал. Не беспокоился по поводу провала в памяти, твердо зная, что плохого не случилось. Синикка велела разнорабочему Арсению отнести его в поле. Наверное, чтобы он чему-то научился… Сектанты ж! Сектанты — и ладно! Они добрые, хотят в жизни разобраться, говорят по-простому без «иже еси» и «возсия мирови». Слава Богу, тётка Волгина померла, и никто больше не принуждает Витю переться к шести утра в воскресенье на исповедь к Полу-Карпу со списком греховных деяний и дум. «Насыпал соли в чай сестре. Дернул кошку за хвост. Играл на компе, хотя обещал маме покормить овец. Соврал, что покормил. Овцы не ужинали. Смотрел фильм про зомби. Мечтал, чтоб химичка заболела и контрошку отменили. Выцарапал на парте Лены Недуйветер свастику, потому что Лену бесит, что все считают ее папу евреем…» И обязательный немой упрек «святого отца»: «Дрочишь ведь?!» Немой ответ: «Да, дрочу. А что делать-то? Земные поклоны класть, как бабка?» У отца Поликарпа не было решения данной проблемы.
У Синикки было. Витька ей не исповедовался, конечно. Она предупредила сама: туалет общий, там держать себя в руках дозволительно лишь в момент мочеиспускания. Занимать уборную дольше трех минут — нельзя, поскольку у подавляющего числа обитателей Дома Забытых в силу возраста слабый мочевой пузырь. Витины щеки окрасились багрянцем. «Ääliö! (балбес, фин.) — фыркнула фермерша. — Я тебя не стыжу, я прошу внимательнее относиться к другим. Проявить сочувствие, эмпатию. Ты — молодая тушка, они — поношенные. Ты способен реализовать свои, кхм, нужды в своей комнате, они — нет. Нужды остаются нуждами. Только я тебя умоляю, Бэггинс, не шути про это! Физиологический юмор не борется с ханжеством, он демонстрирует ограниченность шутника. Мы пукаем, какаем, нюхаем собственные трусы на предмет не пора ли им в стирку, чешем лобок через карман, вытаскиваем трусы из между-булок и надеемся, что никто этого не увидит. Мы ковыряемся в носу, давим прыщи. Мы люди! Мы отвратительны. Но иногда, очень редко, мы прекрасны».
***
Лейтенант Короткий Максим Максимович, бывший дважды второгодник в очень средней общеобразовательной школе Береньзени под руководством Озимой, настоящий чемпион по плевкам насваем в прыжке и подполковник Борзунов Филипп Сергеевич, юрист с красным дипломом и crossfitter схлестнулись в неравном бою. Разумеется, Голиаф Короткий Давида Борзунова ушатал. Сначала маневренный Фил худо-бедно уворачивался от кулачищ противника. Увы, даже ударов по касательной и принятых на блок было достаточно. Мангуст против кабана? Гоночный велик против трактора — в лобовую?
Неизвестно, о чем во время схватки, длившейся секунд сорок, думал Короткий… Неизвестно, думал ли он вообще. Но на его румяной физиономии играла искренняя улыбка. Он любил хуярить. Таджиков, бомжей, малолетних АУЕшников, корреспондента «Береньдня» Веню Неврова с плакатиком «ЯМыСтранаНарод». Хуярить начальника, тем паче, столичного, тем паче, смазливого — удовольствие фантастическое. Лейтенант предавался ему с самозабвенностью истинного гедониста.
В мире подполковника Борзунова все карты крыл туз субординации. Когда он обесценился? Когда тварь вроде Короткого обнаглела?
Фил и боль слились в некое единое существо, сознание стремилось его покинуть, а тело, ощущаемое чужим, терзало мозг мучительными импульсами, не позволяя отключиться.
Внезапно — конец. The end. Лейтенант коротко вякнул и рухнул плашмя, будто памятник Ленина в Прибалтике 90-х. Fortunately, не на Фила.
Ошалевшая гражданка Мухина бросила ветку, толщиною с обе её руки. Веткой она саданула полицейского по темечку.
Борзунов, глубоко вздохнув, рывком произвёл себе репозицию ключицы.
***
Девчонка, курносая и рыжая до белизны, чуднАя, с далеко посаженными инопланетянскими глазами сидела на изгороди и ела зрелую оранжевую морошку из подола льняного некрашеного сарафана.
— Привет! — Она помахала Вите.
Он остолбенел. Снаружи вспотел. Изнури иссох. Так он реагировал на симпатичных тян. Что ей сказать? Зачитать из Куло? «Ты навеки в моем сердце. Поскачи на моем перце! Мы Ромео и Джульетта! Чё насчет миньета?» Он почти почувствовал подзатыльник Синикки: «Не смей!»
— Я — Аврора, — представилась бело-рыжая.
— Иктор, — пискнул Волгин-младший.
— Ого! Мне часто говорят, что у меня интересное имя. Но у тебя интереснее!
Она смеется НАД ним? Или шутит? Или поверила, что он Иктор? Их не понять…
— Хочешь ягод?
Витя кивнул. Подошел и по-птичьи пристроился на балку рядом с Авророй. Несколько минут они жевали в тишине «болотные апельсинки», как называла морошку Витина бабушка. А что? Сходство и во вкусе, и в цвете, и в сочности.
Поле звенело осокой. Пахло соломой, мёдом и чуть-чуть сыроежками. Жужжало жуками.
— Отсюда бегут, — задумчиво произнесла девчонка. — Сёла пустеют. Города. Собаки и коты дичают. В прошлом году мальчика загрызла стая.
— У нас тоже. Бомжа. — Витя бы подхватил любую тему, начатую ей. — Рассказать?
— Да не. Я видела.
***
Волгин-старший валялся на жесткой лавке обезьянника. Кряхтел. Опять ребро сломали, сволочи! Небось, опять третье. «Счастливое». В армейке оно «дедам» нравилось… Особо среди них бурят выделялся, Бадмаев. Псих! Он прям повизгивал, когда слышал треск костей. Буддист. Добренький, ага. Говорят, ислам — религия террористов. Христианство — вера этих… кто баб на кострах жег. («Женщин! — возмутился бы Федор. — Инквизиция!»). Атеисты, говорят, расстрелы сталинские учудили. А долбоебов везде полно. Мудаков. Сук. Что привязывают к машине пса, и жмут на газ… Что трахают компанией пьяную дурочку на «вписке». Что подливают немощным теще/свекру отраву в суп, дабы им освободили жилплощадь. Для жизнедеятельности ихней. И нету
