Марион покачала головой, глядя на него.
— Все было как-то похоже на отношение к музеям. Я думал, что смогу ее заинтересовать хотя бы менее сложными художниками, такими, как Хоппер или Вуд. Но у меня ничего не вышло. Ее это совсем не интересовало. Точно так же она относилась к книгам или политике — ко всем серьезным вещам. Ей всегда хотелось активных развлечений.
— Дома ее ограничивали в развлечениях. Неудивительно, что она хотела возместить упущенное.
— Да. Кроме того, она была на четыре года моложе меня. — Он загасил сигарету. — Но она была прелестной девушкой.
Они помолчали.
— Неужели они так ничего и не узнали о том, кто ее убил? — с удивлением спросил он.
— Ничего. Это ужасно.
Они посидели минуту молча. Потом заговорили опять — о том, как много интересного есть в Нью-Йорке, какое очаровательное место этот музей и что здесь скоро будет выставка Матисса.
— Знаете, какой художник мне особенно нравится? — спросил он.
— Не знаю, знакомы ли вам его работы. Это Чарльз Демут.
Глава 4
Лео Кингшип сидел, опершись локтями о стол, и держал в руках бокал с холодным молоком, разглядывая его так пристально, словно это было вино необыкновенно красивого цвета.
— Ты с ним, кажется, часто встречаешься, — сказал он нарочито небрежным тоном.
Марион аккуратно поставила кофейную чашку в предназначенное для нее углубление на сине-золотом блюдце тонкого фарфора, затем посмотрела на отца поверх стола, накрытого узорчатой скатертью, поверх хрустальных бокалов и серебряных приборов. На его полном лице ничего нельзя было прочитать. Очки, отражавшие свет ламп, скрывали выражение его глаз.
— С Бертом? — спросила она, отлично зная, что он имеет в виду Берта.
Кингшип кивнул.
— Да, — прямо ответила Марион. — Я с ним часто встречаюсь. — Она помолчала. — Он и сегодня за мной заедет минут через пятнадцать. — Она выжидающе смотрела на безразличное лицо отца, надеясь, что он не станет возражать, потому что это испортит ей сегодняшний вечер, и одновременно надеясь, что станет, потому что это будет проверкой ее чувств к Берту.
— А какие у него перспективы на этой его работе? — спросил Кингшип.
Помедлив, Марион сказала:
— Его готовят на менеджера. Он закончит курс через несколько месяцев. Но почему столько вопросов? — и улыбнулась одними губами.
Кингшип снял очки, и его голубые глаза с какой-то неловкостью встретились с невозмутимым взглядом Марион.
— Ты его приводила сюда обедать, Марион, — сказал он. — Раньше ты никого в дом не приводила. Разве это не дает мне право задать пару вопросов?
— Он снимает комнату в пансионе, — сказала Марион. — Когда мы не идем в кафе или ресторан, он обедает в одиночку. Вот я и привела его к обеду.
— А ты, когда не обедаешь здесь, обедаешь с ним?
— Да, чаще всего. Зачем нам обоим обедать в одиночку? Мы живем всего в нескольких кварталах друг от друга. — Она сама не понимала, почему отвечает так уклончиво, ведь ничего плохого она не сделала. — Мы обедаем вместе, потому что нам хорошо вместе, — твердо сказала она. — Мы нравимся друг другу.
— Тогда у меня тем более есть право задать несколько вопросов, — тихо произнес Кингшип.
— Это — мой друг, а не соискатель места у тебя в корпорации.
— Марион…
Она взяла сигарету из серебряной папиросницы и прикурила от серебряной настольной зажигалки.
— Тебе-то он не нравится, верно?
— Этого я не говорил.
— Потому что он беден, — сказала она.
— Это неправда, Марион, и ты это отлично знаешь.
Они опять помолчали.
— Само собой, он беден, — кивнул Кингшип. — За обедом он упомянул это три раза. Да еще ни к селу ни к городу рассказал историю про женщину, на которую шила его мать.
— А что плохого в том, что его мать шьет на заказ?
— Ничего, Марион, абсолютно ничего. Просто он ввернул это как-то вскользь. Ну совсем уж между прочим. Знаешь, кого он мне напоминает? У нас в клубе есть человек, который слегка хромает. Так вот, каждый раз, когда мы играем в гольф, он говорит: «Идите вперед, ребята. Я уж как-нибудь докостыляю». Так что все ходят нарочито медленно, и, обыграв его, чувствуешь себя свиньей.
— Не вижу сходства, — сказала Марион, встала из-за стола и пошла в гостиную, оставив Кингшипа досадливо потирать рукой едва прикрытую сивыми волосами макушку.
Большое окно в гостиной открывало вид на Ист-Ривер. Марион встала перед ним, держась рукой за плотную штору. Она услышала, что у нее за спиной в гостиную вошел отец.
— Марион, поверь, мне только хочется, чтобы ты была счастлива, — проговорил он. — Знаю, что я не всегда достаточно заботился о дочерях… по, по-моему… я исправляюсь…
— Верно, — неохотно признала она, потирая пальцами ткань шторы. — Но мне уже почти двадцать пять лет, я взрослая женщина, и не надо со мной обращаться как с…
— Я просто не хочу, чтобы ты очертя голову кинулась замуж, Марион.
— Я и не кидаюсь.
— Больше мне ничего не нужно.
Марион смотрела в окно.
— Почему он тебе не нравится?
— Он не то что мне не нравится. Он… как бы это сказать… я…
— Может быть, ты боишься, что я уйду из твоей жизни, — медленно проговорила она, сама как будто удивляясь этой идее.
— Ты и так уже ушла от меня — в свою квартиру.
Она повернулась и посмотрела на отца:
— Между прочим, тебе бы следовало быть благодарным Берту. Знаешь что? Я не хотела приглашать его на обед. Как только пригласила, тут же об этом пожалела. Но он настоял. «Подумай об отце, — сказал он. — Ему же обидно». Берт очень серьезно относится к родственным связям. Гораздо серьезнее меня. Так что тебе следовало бы благодарить его, а не настраивать себя против него. Может быть, он поможет нам сблизиться.
— Ну ладно, — махнул рукой Кингшип. — Возможно, он золотой парень. Я просто не хочу, чтобы ты наделала ошибок.
— В каком смысле?
Она опять повернулась от окна и настороженно застыла в ожидании ответа.
— Я не хочу, чтобы ты сделала ошибочный выбор, вот и все, — неуверенным голосом сказал Кингшип.
— Ты и других расспрашиваешь о нем? — сурово спросила Марион. — Своих знакомых? Поручил кому-нибудь узнать о нем всю подноготную?
— Нет!
— Как ты сделал с Эллен?
— Эллен было только семнадцать лет. И ты не можешь отрицать, что я был прав. Это был беспутный парень.
