— Он давно здесь?
— Скоро двенадцать лет. Но он тут не скучает: хорошо ест, еще лучше пьет и пишет мемуары. Наверное, здесь он и умрет. Вы, наверное, знаете, он уже не молод.
— А за что его посадили в крепость?
— Не знаю. Да и знай я это, все равно не сказал бы, мне это запрещено. Но я передам ему, что этот концерт вам понравился. Ему будет приятно!
После этого маршал действительно стал петь громче, целиком изменив свой репертуар. Сильви была за это благодарна маршалу; этот живой веселый голос создавал у Сильви ощущение, будто у нее ость друг, и, когда она его слышала, ей становилось не так страшно. Неожиданно ночью, когда она уже легла спать, дверь открылась, и появился ее тюремщик. Он пришел не один: с ним были офицер Бастилии и четверо солдат. Сильви пришлось одеваться на глазах у офицера, но причесаться она не смогла — так сильно у нее дрожали руки.
Под конвоем солдат Сильви спустилась вниз, прошла через двор, который едва освещали плошки с горящим маслом, расставленные на ограде, вошла в узкую дверь и, наконец, оказалась в длинном зале со сводами, поддерживаемыми массивными столбами. У дальней стены с узким окном она заметила освещенный канделябрами стол, за которым сидело трое мужчин: посередине сидел человек с длинными седыми волосами; по обе стороны от него двое мужчин с волосами, постриженными каре. Четвертый, пристроившийся сбоку за столом поменьше, что-то писал. Солдаты подвели Сильви к судьям и отошли к входной двери. Невзирая на страх, узница вздохнула с видимым облегчением, она боялась, что окажется перед омерзительным лицом начальника полиции, который так часто мерещился ей по ночам.
Мужчина в центре был приставом из Шатле. Он оторвал глаза — они были такие же холодные, как у василиска, — от бумаг и уставился на пленницу.
— Ваше имя Сильви де Вален, вас приютила у себя и воспитала госпожа герцогиня Вандомская, которая под вымышленным именем представила вас ко двору, где вы стали фрейлиной королевы. Не так ли?
Поскольку Ришелье знал о ней все, Сильви не удивилась, что пристав так хорошо осведомлен об обстоятельствах ее жизни. Странно, но это вдохнуло в нее новые силы, чтобы упорно защищаться.
— Это имя не вымышленное, — сказала она, напуская на себя больше уверенности, чем чувствовала на самом деле. — Фьеф де Лиль мне действительно пожаловал герцог Сезар по просьбе герцогини.
— Чтобы проявить подобную щедрость, надобно испытывать к подопечной самые искренние и глубокие чувства. Вполне понятно, что и с вашей стороны это предполагало благодарность и, вероятно, даже любовь…
— Вы правы. Я люблю и бесконечно уважаю герцогиню…
— А герцога Сезара?
— Я отношусь к нему иначе. Он всегда считал меня непрошеной гостьей и попрекал той дружбой, которую мне дарили его дети.
— Так! Значит, он попрекал вас этой дружбой?
В таком случае мы вправе предположить, что вы согласились помочь ему, чтобы заставить его лучше к вам относиться…
— Я не понимаю, что вы имеете в виду…
— Придется вам напомнить. Помочь в том, чтобы отравить его преосвященство кардинала, который оказывал вам честь своей благосклонностью? От негодования щеки Сильви зарделись.
— Его преосвященство действительно оказывал мне честь, изредка приглашая меня к себе спеть ему несколько песен… Но не в моих правилах отравлять людей, которые любезно меня принимают!
— Посмеете ли вы утверждать, что герцог Сезap не передавал вам пузырек с ядом, найденный в вашей комнате?
— В моей комнате? Но вам следовало бы знать, сударь, что у фрейлин королевы нет постоянных комнат, что фрейлины обычно живут то в одной комнате, то в другой. Когда я находилась в Лувре, мне отвели комнату, где раньше жила мадемуазель де Шатонер, вышедшая замуж, и я предполагаю, что после моего отъезда эту комнату отдали еще кому-нибудь. Но я уже давно перестала быть фрейлиной и очень хотела бы знать, по какой причине считают, что этот подозрительный пузырек принадлежит мне, а не другой фрейлине?
— По той очевидной причине, что вы связаны людьми, которые хорошо знают, как пользоваться ядами. Расскажите мне подробнее о вашей комнате в Сен-Жермене.
Сильви удивленно посмотрела на судью. Почему ее спрашивают о Сен-Жермене, ведь она не приносила туда этот злосчастный пузырек?
— Вы хотите сказать, о комнате в Новом замке Сен-Жермена? Там помещения были менее просторные, и мы жили по двое или по трое, когда устраивался парадный выход. Я делила комнату с мадемуазель де Понс.
— Уж не собираетесь ли вы переложить свою вину на нее?
— Ни в коем случае! Я ни в чем не могу упрекнуть мадемуазель де Понс. Если даже пузырек был в конце концов найден, он ведь мог пролежать тайнике десятилетия. Он вполне мог быть спрятан еще во времена королевы Марии? Общеизвестно, что в семье Медичи яд был привычным средством для решения сложных вопросов.
— Мы отвлекаемся, и я не советую вам уводить нас от темы. Значит, вы отрицаете, что этот пузырек принадлежал вам?
— Но о каком пузырьке вы говорите? Хотя бы покажите его мне!
— Здесь у нас его нет. Зато у нас есть такие средства, чтобы развязать язык тем, кто отказывается говорить правду…
Сильви побледнела и почувствовала, как подкашиваются ноги. Боже всемогущий, если они подвергнут ее пытке, сколько времени она вытерпит, прежде чем будет готова признаться в чем угодно, лишь бы прекратить мучения? Однако она нашла в себе мужество ответить:
— В этом я не сомневаюсь, я лишь сомневаюсь в том, что истинной правды можно добиться подобными способами.
— Тому есть многочисленные и убедительные примеры… Но сначала ответьте на последний вопрос: итак, вы отрицаете, что когда-либо получали от герцога Сезара Вандомского пузырек с ядом, чтобы отравить кардинала… или короля?
Сердце Сильви на миг замерло. Она всегда чувствовала отвращение ко лжи, но сейчас от этого зависела ее жизнь, жизнь Сезара и, может быть, других дорогих ее сердцу людей. Она выпрямилась, посмотрела судье прямо в глаза и твердо заявила:
— Категорически отрицаю.
«Хорошо!»
Судья подал знак, и два солдата подхватили заключенную под руки, чтобы отвести ее в соседнюю комнату. Догадываясь о том, что там ее ждет, Сильви пыталась сопротивляться, но тщетно. Она оказалась перед наводящим ужас сооружением: сколоченным из грубых досок помостом, на котором лежал запачканный кровью, кое где прожженный кожаный матрас и две — одна в изголовье, другая в ногах — лебедки, позволявшие с помощью канатов растягивать руки и ноги жертве экзекуции. Сбоку перед креслом с кожаными ремнями стояли деревянные колодки, называемые «сапогами», молот и железные клинья, которые вбивали в колодки, когда надо было раздробить колено или сломать кости ног. В пылающей жаровне раскалялись докрасна длинные железные прутья, а в глубине комнаты стояло большое колесо, утыканное стальными шипами. Всем этим распоряжался, словно злой дух, человек с огромными ручищами, в кожаном жилете. У Сильви едва хватило сил удержаться на ногах, когда судья начал подробно объяснять ей, как действуют эти орудия пыток. Приступ тошноты окончательно лишил ее сил. И в ожидании предстоящих мучений Сильви закрыла глаза, готовая упасть в обморок. Но молодость и прекрасное здоровье лишили Сильви возможности воспользоваться этой уловкой, которая была в большой чести у дам высшего света. Всеми силами души она взывала к небу о помощи, обращаясь к нему со столь же пылкой, сколь и сбивчивой молитвой.
