Домработница поджидала их в прихожей.
— Они здесь, — донесла она театральным шепотом. — Визитеры, про которых вы говорили. Сидят в гостиной уже с четверть часа. Мужчина сказал, что они доехали быстрее, чем он предполагал.
— Скотина Дэниел, — прошипела Одри. — Он специально явился пораньше, это в его духе.
— Еще ничего не поздно, — напомнила Джин. — Только скажи, и мы отменим…
— Перестань. — Одри расправила плечи. — Вперед, пока они не умыкнули все твои канделябры.
Когда Одри и Джин вошли в гостиную, Дэниел с Беренис рассматривали фотографии в рамках, выставленные на комоде у стены.
— Похоже, вам здесь уютно, — заметила Одри.
Беренис оглянулась. На ней было облегающее платье без рукавов и сандалии, украшенные ракушками.
— Здравствуйте, — невозмутимо ответила она.
Одри смерила ее взглядом, отмечая про себя изъяны: отвисшая кожа на предплечьях, по-мужски толстые икры. Затем она обратилась к Джин:
— А не выключить ли нам кондиционер? Здесь температура как в рефрижераторе.
— Да, разумеется, отличная идея! — Джин потерла руки. — Кто-нибудь хочет лимонада? Я сейчас принесу… Одри, не поможешь?
— Ну и вид у нее! — воскликнула Одри, как только они добрались до кухни. — Обратила внимание на ее платье? (Джин, возившаяся с термостатом, не ответила.) Кобыла молодящаяся! А ноги! — продолжала Одри. — О-о! С такими ножищами ей бы в регби играть за Англию…
Фразы Одри не закончила. Издевки над несовершенствами Беренис не приносили желаемого удовлетворения. Будь она очень молоденькой или очень хорошенькой, Одри с облегчением списала бы ее со счетов как «куколку» и пустую забаву, да еще посмеялась бы презрительно над банальностью старческих притязаний Джоела. Однако невзрачность Беренис предполагала наличие каких-то более существенных личностных качеств. Если Джоела привлекла в ней не красота, тогда что же?
Она нервно оглядела кухню. После ремонта Одри здесь еще не была.
— Неплохо получилось, — сказала она.
— М-м… Вряд ли я бы выбрала нержавеющую сталь для ручек. Ее надо постоянно чистить. — Вынув из холодильника кувшин с лимонадом, Джин принялась нагружать поднос вазочками с орешками и оливками.
— Что ты делаешь? — возмутилась Одри.
— Полагаешь, это некстати? — засомневалась Джин. — Я лишь подумала, что легкая закуска не повредит…
— Ладно, пускай, — махнула рукой Одри. — Потчуй эту свору, если тебе так хочется.
Они вернулись в гостиную. Беренис и Дэниел сидели на кожаном диване, у Беренис на коленях лежала пластиковая папка.
— Что это там у вас? — спросила Одри. — Доказательства?
— Одри, — начал Дэниел, — думается, нам следовало бы…
Ледяной взгляд Одри заставил его умолкнуть.
— Вам еще дадут слово, Дэниел. — Она повернулась к Беренис: — Ну давайте, показывайте, что принесли.
— А что вы хотите увидеть? — спросила Беренис. Нагнувшись над кофейным столиком, она зачерпнула горсть орешков и отправила их в рот.
— Как что? Если верить Дэниелу, вы храните целый сундук любовных писем от Джоела. Почему бы не начать с них?
— Личную переписку я не захватила.
— Почему-то я была уверена, что так и будет.
Беренис передала ей кипу бумаг:
— Здесь свидетельство о рождении моего сына и признание отцовства, подписанное Джоелом. А также копии чеков, которые Джоел посылал мне все эти годы.
При виде размашистой закорючки, которой Джоел подписывался, Одри почувствовала, что у нее задрожали руки. Она наскоро пролистала бумаги:
— Четко сработано, прелесть вы моя. — Одри подняла глаза на Беренис: — Вы ведь все предусмотрели, верно? Голову даю, в таких делах вы эксперт.
— Нет, я не эксперт.
— Скромничаете. Ну же, выкладывайте, какую сумму вы предполагаете вытрясти из меня. Сразу предупреждаю, денег не так уж много.
Беренис вздохнула:
— Я хочу, чтобы вы знали, Одри, речь идет не только о деньгах.
— Неужели? Тогда о чем?
— О многом. Я понимаю, что сейчас вы испытываете враждебность ко мне, и я уважаю ваши чувства. Но мне хочется верить, что наступит день, когда вы примиритесь со мной. Хотя бы ради наших детей. Для меня очень важно, чтобы Джамиль общался со своими братьями и сестрами…
— Вы случаем не обкурились? — перебила Одри. — Мои дети знают о вас, и, поверьте, они не желают иметь ничего общего ни с вами, ни с вашим пащенком.
— Одри! — вскричала Джин.
— Скажите, Беренис, — продолжала атаковать Одри, — почему вы не сделали аборт, когда забеременели от мужа другой женщины?
— Одри, — вмешалась Джин, — это не самая продуктивная тема для беседы.
— Нет, все в порядке, — возразила Беренис, — я отвечу. Я склонялась к аборту.
— И что же заставило вас передумать? — допытывалась Одри. — Наверное, увидели УЗИ и вас прошибла слеза: такой маленький трогательный ублюдочек.
В комнате стало тихо: Дэниел, Джин и Беренис словно замерли под прицелом ее гнева. Внезапно Одри охватила печаль. В памяти всплыло детское воспоминание, фраза из школьного учебника истории: «Короля Генриха очень боялись, но не любили».
— Ладно, — устало сказала она. — Давайте с этим кончать. Вы получите свои деньги. Сколько Джоел вам выдавал, столько и получите, какой бы ни была эта сумма. Но к моей семье — ко мне, моим детям и Джоелу — не приближайтесь. Ни вы, ни ваш сын. Все ясно?
Беренис смотрела в пол:
— Вы действительно этого хотите?
— Господи, милая, — презрительно улыбнулась Одри, — хватит уже разыгрывать мелодраму. Вы получили, что хотели. А теперь почему бы вам просто не убраться отсюда к такой-то матери?
Джин повела гостей в прихожую. Одри проводила их взглядом, потом легла на диван, задрав ноги на кофейный столик. Потрясающе. За каких-нибудь полчаса она умудрилась растерять все свое моральное преимущество. Даже Джин была шокирована ее поведением.
Как случилось, что она больше не может выйти из роли ведьмы? Когда-то, давным-давно, дерзость была лишь позой — ловким маневром с целью скрыть мучительную уродливую застенчивость, усугубленную ее положением молодой жены, которой еще не исполнилось и двадцати и которая приехала вслед за мужем в чужую страну, Америку. В ту пору окружающим нравился ее острый язык, выходки Одри поощряли, ими восторгались. Она даже приобрела своего рода известность: симпатичная англичаночка с характером и умением ругаться, как грузчик в порту. «Позовите Одри, — раздавался, бывало, крик, когда кто-нибудь вел себя по-свински. — Она быстро вправит ему мозги».
Поначалу она управляла своей разнузданностью: включала с намерением развлечь публику на вечеринке и отключала, возвращаясь домой. Но со временем, незаметно для себя самой, она утратила контроль и начала в той же бесцеремонной манере выражать свои подлинные чувства: скуку, в которую ее вгоняло материнство; гнев на мужа, опять с кем-то спутавшегося; отчаяние при мысли о ничтожности ее домохозяйской участи. Одри не уловила этой перемены. Как старуха упорно пользуется той же яркой помадой, которая так ее красила в прежние славные деньки, так и Одри еще долго счастливо верила, что ее девический задор по-прежнему находит добродушный отклик у окружающих. А когда опомнилась и обнаружила, что люди за ее спиной брезгливо морщатся, — и что она уже не молодая привлекательная женщина, очаровательно взрывная и не по годам воинственная, — было поздно. Злость въелась в нее, расползлась по нутру так широко, что не вырежешь, проникла в топкую почву ее разочарований так глубоко, что не выкорчуешь.
