– С младенцем – это, смею надеяться, будет второй портрет. А первый – только вы и ваша несравненная красота!
Вот так, прошел восторг, с каким он глядел на младенца, и поменялись планы. Видимо, чересчур страстные люди непостоянны. Постоянность для них скучна, ибо она кажется застоем. Чем‑то незыблемым. То есть тем, что не движется, не играет, не переливается через край… чересчур близко к вечности.
Спускаться, понятное дело, было не в пример легче, так что Соня и Пабло вышли во двор почти в то же самое время, в которое въехала в него повозка, управляемая Бенито. В ней сидела молоденькая женщина с ребенком на руках.
Будущая кормилица удивила Соню своей хрупкостью и худобой. Неужели у такой тщедушной женщины хватит молока на двоих младенцев? Она вспомнила русских кормилиц, пышнотелых и грудастых, и высказала свое сомнение вслух:
– Хватит ли у тебя молока, голубушка?
– Хватит! – горячо заговорила молодая женщина, на вид которой было не больше шестнадцати лет. Еще один укор Софье, которая старше на десять лет, а ребенка может иметь разве что приемного. – Вон у меня его сколько много. – Она выпятила грудь, показывая мокрые пятна на платье. – Я уж и платок в несколько раз складывала, все равно промокает. Я могла бы и двух кормить, и трех…
Она повернулась к коляске, вынимая из него сверток с младенцем.
– Хорошо, хорошо, я тебе верю. Пойдем, я покажу комнату, в которой ты с сыном будешь жить. И, понятное дело, с моим малышом, с Николо.
Управляющий соскочил с козел и помогал Долорес вылезти из повозки.
– Бенито, – крикнул позади них Пабло Риччи, – распорядись, чтобы ее сиятельству отнесли еще одну кровать, для Долорес и ее сына.
Соня пошла вперед, но успела услышать, как Бенито шепчет Долорес:
– Иди, иди, не оглядывайся, а то хозяин рассердится и отправит тебя обратно. Я загляну к тебе попозже…
Долорес торопливо семенила следом, а Соня не могла понять, почему она вдруг почувствовала некое стеснение в спине. Быстро оглянулась и увидела мрачный взгляд кормилицы, которым та смотрела на нее.
– У тебя ничего не болит, Долорес? – спросила Соня, пытаясь справиться с собственным замешательством.
– Я здорова, госпожа, не беспокойтесь!
Соня отвернулась, но чувство неуютности от присутствия Долорес за ее спиной так и не прошло.
Мари прекрасно справилась с делами и вымыла комнату так, что она засверкала чистотой.
Наверное, ей помогала Анхела, решила Соня. От самой княжны помощи‑то и не было. Пока ее служанка работала, Соня попивала вино в мастерской художника.
Теперь Мари стояла на лестнице и вешала портьеры, собранные, кажется, на живую нитку.
– Как, нравится тебе комната? – спросила Соня кормилицу.
– Я здесь буду жить?
Долорес робко ступила в комнату, в которой стояла пока только маленькая кроватка с Николо. Но почти тут же в комнату вошли слуги Пабло Риччи, и опять с кроватью. Можно подумать, у него была целая фабрика кроватей, которая все время их выпускала, и потому они никогда не кончались.
– Сеньора прикажет что‑то еще? – вытянулся перед Соней один из слуг.
– Говори, Долорес, – поторопила она кормилицу, – что еще нужно в этой комнате для того, чтобы ты жила здесь с малышами?
Молодая женщина сунула руку в узелок, который несла с собой, неловко придерживая сверток со своим ребенком, и вынула из него небольшое деревянное распятие.
– Вот, – тихо сказала она, – пусть прибьют его у изголовья кровати.
Глава семнадцатая
Соня оказалась права: Жан против Разумовского не устоял. Кажется, тот слишком быстро набирал прежние силы, несмотря на то что целых шесть месяцев жил впроголодь и был изнурен каторжной работой.
Леонид легко взял пьяного Жана на руки и отнес в его комнату, сказав ей излишне громко:
– Слабоват французик. Супротив нашего брата им не сдюжить. – Вернувшись, он продолжал распинаться: – На первый взгляд-то они, французы эти, может, и поярче будут, поэффектнее. И к ручке наклоняются изящнее, и слова говорят красивые… Рыцари, одним словом. Те, о ком женщины, их же романов начитавшись, грезят в своих девичьих опочивальнях. А выйди с нашим один на один…
– Ну и чем ты хвастаешься? – рассердилась Соня. – Великое дело – уметь пить. Жан не может похвалиться твоей стойкостью против вина, а чем можешь похвалиться ты, кроме того, что перепил его? Он, например, хороший врач…
– Ты-то откуда знаешь? Он лечил тебя или рассказывал тебе всякие истории о своих выдающихся способностях?
– Каковой ты находишь внешность моей служанки? – вдруг спросила его Соня, как показалось Разумовскому, не к месту.
– Девица как девица. Личико, может, и не очень, а фигурка вполне…
– То есть ею можно увлечься?
– Если ты обо мне, то напрасно подозревать меня в том, в чем не виновен.
– Я не это имею в виду, – с досадой проговорила Соня, отмечая про себя, что все мысли Леонида направлены только на него самого и о нем самом. – Но видел бы ты ее прежде. На бедную девочку никто не мог смотреть без содрогания. Ее другой сделал именно Жан. Своими волшебными руками…
– Хорошо, хорошо, Бог с ним, с этим лягушатником!
– Почему ты его так называешь?
– А ты не знаешь? Они же лягушек едят.
– Но при мне никогда… Жан ничего такого не говорил…
Леонид расхохотался, а Соня спохватилась. Опять он ее разыграл. Вон как веселится. Неужели ей не все равно, что ест Шастейль? Брат Николай рассказывал, что у них один офицер, попав куда-то на Восток, ел печеную змею. А это небось похуже лягушек будет.
– Не наши они люди, Сонюшка! И мы им чужие. В Испании вообще жить православным опасно. Здесь до сих пор инквизиция в силе. Не посмотрят и на то, что мы иностранцы…
– Ты хочешь вернуться в Россию?
Разумовский помрачнел:
– И в Россию мне нельзя. Ты правильно сделала, что уехала… Небось тайком?
– Тайком, – согласилась Соня.
– Неужто Мария Владиславовна не углядела?
– Маменька померла, – сказала Соня и тяжело вздохнула, – а братец Николаша мне мужа нашел.
– Мужа? Ты имеешь в виду этого своего Потемкина?
Он помрачнел.
– Отнюдь. Потемкина он не знал, тот ведь больше по заграницам жил, деликатными делами занимался, служа таким образом престолу и отечеству. Нет, Коля нашел мне нашего, петербургского… Генерал‑аншефа Старовойтова.
Леонид, слушавший ее внимательно, от удивления свел брови к переносице:
– Погоди, какого Старовойтова? Ты имеешь в виду… Ну да, тот, о ком я думаю, и есть генерал-аншеф. Если какой другой, я бы знал. Вряд ли за год многое в рядах генералов изменилось. Тем более однофамильцев… Он еще жив?
