«Огнеяр этого не может! – кричала утром Смеяна, которой девки быстро принесли новости. – Он не может! Я его знаю, он не может! И ты его знаешь! Не нужно ему такое дикое дело! Зачем ему Лелю красть, делать ему, что ли, нечего! Одурели они там все! Собака брешет – ветер носит, а они обрадовались! Скажи им всем, скажи!» Она рыдала, но твердила все то же. От слез ее лицо казалось еще более несчастным и некрасивым, чем в последнее время, но Держимир все равно любил и жалел ее. И, кроме того, она была права. Он знал Огнеяра, чуроборского князя, и понимал, что тому совсем незачем было бы похищать богиню весны. Мир и порядок во вселенной ему так же дорог, как и любому из тех, кто сейчас призывает к походу на него.
Но как объяснить это прямичевцам, бесчисленные лица которых Держимир плохо различал сквозь падающий снег? Они измучены тревогой, они почти отчаялись, и вот наконец им указали врага, а с ним и дорогу к спасению! Как он отнимет у них надежду? Да и поймут ли они его, поверят ли ему? Что он предложит им взамен? Куда укажет?
– Не слышал я о таком, чтобы князь Огнеяр богинь похищал! – крикнул Держимир, и по толпе сразу побежал ропот неудовольствия: от него ждали других слов. – В кощунах говорится, что Велес Лелю у себя держит всю зиму. Велес, а не сын его! Огнеяр, чуроборский князь, на земле живет, своим племенем правит! Зачем ему Леля?
– Мы, княже, слышали, что он ее давно уже украл! – крикнул снизу купец Нахмура, и народ тут же расступился, давая ему пройти. – Еще два лета назад говорили, что Огнеяр Чуроборский себе жену раздобыл невиданной красоты, и что в волосах у нее березовые листочки молоденькие растут! Говорили, что берегиня она, а теперь выходит, что сама Леля и была! И умеет она, когда надо, дожди призывать, а когда надо – солнце ясное. Оттого у дебричей и урожаи хорошие, и по всей земле мир и благоденствие. Вот оно как! Князь Огнеяр себе Лелю добыл и с ней всякое изобилие, а мы как хочешь! А мы пропадай! Теперь нам и весны нет!
– А как же весна с тех пор два раза была? – крикнул Баян, но эта мысль, неглупая и вполне очевидная, сейчас ни у кого не встретила поддержки.
– Этого нам не узнать, не нашего ума дело, а вышло так! – не смущаясь, ответил Нахмура, и народ одобрительно гудел.
– Не вашего ума дело! – злобно передразнил Держимир. Его бесило нелепое упрямство толпы: хочет во что бы то ни стало бежать по единственной дороге, которую видит, не раздумывая, а верна ли дорога и куда ведет.
– Была весна, а теперь не приходит! – закричали на площади.
– Значит, сил больше нет!
– Надо помочь!
– Собирай войско, княже!
– Пойдем весну отбивать!
– А то все пропадем!
– Веди нас на оборотня!
– Надо собирать войско! – доказывал Сугрев, напористо потряхивая жилистым кулаком. Раньше это был вполне смирный человек, не мечтавший о ратной славе и даже в страшном сне не посмевший бы спорить с князем. Но угроза гибели все переменила, и прямичевцы не боялись ничего: ни собственного князя, ни дальнего похода, ни даже Велесова сына-оборотня. По крайней мере, сейчас, издалека. – Пойдем в поход! Весну добудем, а если нет, так хоть хлеба детям добудем!
– Хлеба добудем! Хлеба! – ревела площадь.
Все были возбуждены и даже радостны: давно уже, томясь тревогой, прямичевцы мечтали о деле, которое даст хотя бы надежду на спасение. Поход на дебричей обещал возвращение весны или хотя бы добычу – и это делало любого посадского мужика смелым, как сам Перун. Мать Макошь! Мог ли Солома из Кузнечного конца или Хворостина из Кожевенного подумать, что когда-нибудь займет место Перуна из кощун и пойдет добывать весну, похищенную злобным и темным врагом!
Князь Держимир яростно стиснул рукоять Буеславова меча. Толпа ревела и требовала похода; вздумай он еще что-то кричать, его не услышат. Давным-давно не бывало, чтобы Прямичев так отважно спорил с собственным князем, и Держимир чувствовал злость и растерянность. Но как послать кметей разогнать эту толпу по дворам, если они хотят спасать весну от Велеса? И эта решимость прямичевцев не оставляла ему выбора: если Прямичев решит непременно идти в поход на дебричей, князю придется его возглавить – если он не хочет, чтобы его место занял кто-то другой. Ему придется возглавить поход, который он считает заведомо нелепым, опасным и вредным. На этой площади мало кто видел, как волки князя Огнеяра рвали противников в той давней битве возле Макошина святилища на реке Пряже. А он видел. И совсем не хотел оказаться со своим войском на месте тех рарогов. С князем Огнеяром его связывают клятвы мира и дружбы – неужели он покроет себя позором только ради того, чтобы вернее погибнуть вместе со всем своим племенем?
– А может, оно и правда! – бормотал рядом Баян. Он видел, что старший брат зол на весь свет, и потому не вмешивался открыто и говорил как бы сам с собой. – Этот зубастый все может! А вдруг ему старая жена надоела, Лелю пожелал! Отец его весь век ее крадет, и он может! Он все может! Мы ж его видели!
И Держимир яростно закусил нижнюю губу. «Он все может!» Появились сомнения: насчет чуроборского оборотня ничего нельзя сказать наверняка! Как знать, что с ним сделал развал мироздания, в какую сторону повернул его беспокойный и трудноуправляемый дух? Как можно говорить, что ты знаешь Велесова сына, оборотня, волка? И Смеяна тут не судья: Огнеяр ей как старший брат, она всегда его оправдает. Даже если он на самом деле украл богиню весны! Как сумел? Да уж он сумеет!
– Боги нас, глупых, на ум наставили! – кричал на вечевой степени уже другой посадский, бойкий плотник по имени Доля. – Вела сама! Вела открыла: весна – у Велесова сына в плену, и тот только его одолеет, у кого руки по локоть в золоте, ноги по колено в серебре…
– Громобой! – вдруг вскрикнул звонкий девичий голос.
Плотника Долю подвела любовь к сказаниям: на ум пришли слова, которых Веверица не говорила. Хорошо знакомый образ Перуна – спасителя весны у каждого был на уме, но Веселка вдруг вспомнила о живом человеке, о том единственном, кто годился для такого дела.
– Громобой! – кричала Веселка, чуть ли не подпрыгивая от бурливших в ней чувств – радостного нетерпения, тревоги, неясной режущей тоски и готовности всем пожертвовать. – И мне ведь про него Вела говорила! Это дело для него! Он и корову нашу вернет, и весну нашу! Я говорила!
В толпе ее не было видно, но голос слышали все, и оттого он, идущий неведомо откуда, казался голосом божества, голосом самой Лели-Весны, молящей о спасении.
– Громобой, Громобой! – стало повторять множество голосов. В голосах звучало нарастающее ликование, как будто долго искомая истина наконец-то далась в руки. – Вот кто нас поведет! Сын Перуна – на сына Велеса! Все верно! Один к одному!
В толпе возникло оживление, все оглядывались, искали. Кузнецы расступились, Вестим вытолкнул вперед Громобоя. Как обреченный, он медленно поднялся на вечевую степень. Народ радостно кричал и даже кидал вверх шапки; князя и то не приветствовали так бурно. Громобой выглядел хмурым, но никого это не смущало: в его хмуром лице, как солнце за тучами, людям виделась их будущая победа. Теперь он стал их вождем, вопложением их силы и надежды, и сам вид его мощной фигуры вливал бодрость и готовность к действию.
