Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
«Да, я ненавижу вас всех», — думала Даша, стоя вечером под душем и стараясь не смотреть на свое голое тело. — Да я и тебя ненавижу».
Ей было странно, что он не позвонил за весь день, но, может быть, и лучше, что он не позвонил, потому что то, что она собиралась сказать ему, должно было устояться в ней, затвердеть, как вода при минусовой температуре, и тогда — без крика, без слез — в ледяном блаженстве принятого решения она поставит точку.
Он думал, что я буду вечно терпеть, что можно играть мной, как куклой, и можно сидеть на двух стульях. А главное — можно любить тех детей, а этим ребенком пожертвовать.
Ночью она поднялась, вошла в Нинину комнату и постояла над нею, спящей, послушала ее тихое дыхание. Нина спала глубоко и неуверенно улыбалась во сне. Даша опустилась на пол перед кроватью, положила голову на подушку рядом с кудрявыми волосами. Она чувствовала, как гнев, колотивший ее, сменяется страхом и нежностью.
За окном с его незадернутыми шторами стояла чернота, над которой, слабый и прозрачный, как детский заусенец, висел полумесяц, и звезды, еле уловимые внутри небесной черноты, казались тихой лесной мошкарой, собравшейся в дымные пятна.
И чем дольше смотрела она на это небо со срезанной детской полосочкой кожи, чем глубже впитывала в себя ровное и теплое дыхание Нины, неуверенно улыбавшейся во сне, тем нелепее представлялось ей все, что она собиралась сказать ему. Злоба ее таяла, как остатки мокрого снега на улице.
И он, и его дети были, оказывается, надежно защищены от Даши чем-то, что существовало вне их и прощало им те ошибки, которые они совершили. Невидимый, но плотный покров согревал их головы, и сейчас, когда Даша рванула его на себя с тем, чтобы лишить их защиты, произошло какое-то еле заметное, совсем незначительное движение то ли внутри этих слабых звезд, а то ли еще где-то глубже, и Даша смирилась.
12 марта Вера Ольшанская — Даше Симоновой Я возвращаюсь домой в субботу. Гриша остался в Москве.
…
Любовь фрау Клейст
Время, оказывается, пощадило всех: и море, и берег, и старую пристань. И когда фрау Клейст, опираясь на руку возлюбленного ею Алексея Церковного, спустилась по трапу, она поняла, что на Бальтруме все то же самое. Идет Рождество, рассыпаясь огнями. Весь остров в огнях, и порывистый ветер несет их навстречу воде.
С сиреневым от холода подбородком, с темной помадой на нижней губе, фрау Клейст всматривалась в ту женщину, которая тридцать шесть лет назад вот так же спускалась по трапу. На ней был тогда бирюзовый берет. Она уже красила волосы.
Ах, Бальтрум! Meine lieber Baltrum![14]Фрау Клейст почувствовала, как она берет мальчика под руку. Рукав слегка влажен, а сама рука так горяча, что прожигает ее ладонь через шерсть тонкого свитера. Ресницы его были детскими, ноздри мужскими. Они раздувались, когда по утрам фрау Клейст дотрагивалась до него, еще спящего, всем своим телом.
Сейчас она даже не знает, жив ли он? Несколько раз фрау Клейст видела во сне его мать — ту вспыльчивую испанку с темным пушком на пальцах, у которой тоже раздулись ноздри, когда фрау Клейст, обескровленная абортом, опустила свою подкрашенную голову так низко, что подбородок ее почувствовал холод бледно-голубой камеи, приколотой к воротнику.
Ну, мать-то, скорее всего, умерла. Такие — с пушком на руках и ноздрями, — они не живут здесь подолгу. Наверное, и он тоже умер. Трудно сказать, почему фрау Клейст была почти уверена в его смерти: ведь он был намного моложе.
Она посмотрела на Алексея Церковного. Он стоял рядом, осторожно поддерживая ее за локоть. Лицо его было неподвижным, и сейчас, в темноте, полной вспыхивающих то здесь, то там рождественских огней, оно показалось ей чужим, грубоазиатским, с припухшими веками и обветренными твердыми губами, в которых чувствовалось пренебрежение к ней, не нужной ему старой женщине.
А Альберт, когда они так же стояли на пристани, шептал ей: «Скорее домой!»
Дом был основательным, крепким, слегка пахшим пылью и сыростью. До прошлого года в ней жила племянница Франца с двумя детьми, в апреле они съехали. Теперь этот дом нужно было продать.
Стараясь не смотреть в зеркала, услужливо подворачивающиеся ей то там, то здесь, она обошла все комнаты.
Алексей спустился в подвал и включил отопление. По углам висела слабая лиловая паутина, в ванной корчилась засохшая тряпка, которой вытерли что-то липкое, так что, высохнув, она превратилась как будто бы в мертвое тельце животного.
Алексей внес в спальню большую дорожную сумку фрау Клейст.
— Мы с вами пойдем в ресторан, — надменно сообщила фрау Клейст. — Я только переоденусь. Ваша комната налево по коридору.
Он приподнял брови, но промолчал. Он, кажется, так ничего и не понял. Она попросила жильца об услуге — помочь ей добраться до Бальтрума, он согласился. Обедать пойдут в ресторан: в доме пусто.
Фрау Клейст закрыла за собой дверь и без сил опустилась на кровать. Кровать была той же, девически чистой, с большими подушками. Она отражалась в трюмо.
На стене все еще висел тот же самый, весьма памятный гобелен: сцена королевской охоты. Она привыкла разглядывать его после любви, когда мальчик, измученный счастьем, проваливался в сон. На гобелене был кудрявый блеклый лес, в который напрасно стремился олень, уже окровавленный. Кровь растекалась по его длинному серебристому боку, и собаки, мчавшиеся на запах этой бледно-красной крови с высунутыми коричневыми языками, уже настигали его.
Было бы справедливо, если бы на гобелене сохранился след от взглядов фрау Клейст. Она ведь так долго смотрела на эту траву, лошадей и оленя, смотрела остановившимися голубыми глазами, тогда очень сытыми, яркими, машинально отмечая для себя золотистую зазубринку в бледном небе, седое кудрявое дерево, лохматую шерсть на хвосте у собаки и красный, натянутый туго чулок короля.
Она смотрела долго, пока не засыпала, но поначалу и во сне, прозрачном и огненно-звонком от счастья, ей мерещился то этот с закинутой серебристой головой и черными глазами олень, то пасть бело-желтой собаки, то лошадь. Когда ее сон становился глубоким, они исчезали.
Теперь она должна забыть о том, что было тридцать шесть лет назад, переодеться и пойти на ужин. У нее слегка кружилась голова, и неприятно, хотя и не сильно, подташнивало. Во рту было сухо. Фрау Клейст наполнила ванну водою, сидела в ней долго, забывши о времени. Потом начала одеваться.
Все время, прошедшее с того вечера, когда он ударил жену и заснул, Алексей привыкал к своему новому состоянию. Новым состоянием его было полное безразличие ко всему. Часто ему казалось, что он не заснул тогда, а умер, а то, что с ним происходит сейчас, есть только инерционная работа его физического «я», которое умирает не сразу, а продолжает двигать телом, управлять голосом, чем и создается обманчивое впечатление человеческой жизни. В этом размытом состоянии он находился уже вторую неделю.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
