Больницы устраивают во всех частях города, а кадетские корпуса выводят в Петергоф. Помимо больниц, создаются временные стационары и приемные лазареты.
— Сто тридцать тысяч рублей ассигнациями из казны выделены! — восхищается старый генерал Мещерский. — И это не считая пожертвований!
Княгиня Артемьева тоже участвует в благотворительной подписке и отдает на борьбу с холерой две тысячи рублей.
Возвращается в столицу и Константин Елагин. Правда, визита нам не наносит. Управляющий приносит очередное вежливое письмо, которое мы с Софи читаем вместе.
«Дорогая Наталья Кирилловна! Хотел бы лично засвидетельствовать Вам свое почтение, но не смею этого сделать. Всё свое время я сейчас отдаю больницам и боюсь невольно стать источником Вашего заражения.
Берегите себя, соблюдайте хотя бы простейшие меры предосторожности. Старайтесь не выезжать в город и запретите слугам бывать в людных местах без крайней необходимости.
С надеждой на встречу и с глубочайшим уважением к Вам, К,Е.»
Город наполняется паникой, и даже Китти Бородина уже не столь оптимистична. После того, как жертвами холеры стали великий князь Константин Павлович, князь Долгоруков и адмирал Головнин, она уже не утверждает, что болезни подвержены исключительно простолюдины.
Раз в неделю к нам в дом приходит семейный доктор — усталый, изможденный бессонными ночами Павел Михайлович Болотов. Он осматривает и хозяев, и слуг. Дает советы.
Не спать на открытом воздухе. Не употреблять сырых плодов. Не пить пива, кваса и кислого молока. Менять промокшую одежду на сухую. Чаще проветривать помещения. При выходе в город носить в кармане сухую хлориновую известь в полотняном мешочке.
Именно от доктора я впервые узнаю, что в больницах и стационарах не хватает лекарств и врачей.
— Иной раз понимаешь, что ты не в силах уже ничем помочь больному и думаешь только о том, как бы облегчить его страдания. Но даже обезболивающих средств категорически нет, — рассказывает Павел Михайлович, и в глазах его я вижу слёзы.
Решение помочь больным хоть чем-то приходит само собой. Я чувствую себя преступницей — о том, что я могу использовать свой дар для помощи другим, я могла бы сообразить гораздо раньше.
Но когда я сообщаю о своем решении княгине, она приходит в ужас:
— И думать об этом не смей! Голубушка Наташенька, да мыслимое ли дело идти в больницы, которые кишмя кишат этой холерой? Пусть этим занимаются доктора. Хочешь помочь — пожертвуй деньги. Не думаешь о себе, подумай о нас — ты принесешь заразу в дом. Твой папенька Кирилл Александрович сказал бы тебе то же самое.
Но именно мысль об отце и подвигает меня сделать хоть что-то.
— Кузьмич, скажи — если бы папа был жив, он бы сейчас не сидел взаперти, правда? Он бы, как и князь Елагин, помогал страждущим в больницах, разве не так?
Захар Кузьмич хмуро кивает — он уже понимает, к чему я клоню, и ему тоже не нравится эта затея. Но соврать мне он не может.
— Я знаю, что лекарь из меня пока плохой, но могу ли я остаться в стороне, если способна помочь хоть кому-то? Разве не для этого дается дар?
Но и рисковать здоровьем Елизаветы Андреевны и Софи я не хочу.
Мы уезжаем из дома княгини ранним утром, тайком. Я, Кузьмич и Арина. Арина присоединяется к нам в последний момент. Я не хочу брать ее с собой — к чему напрасные жертвы, но она рыдает и выбегает за ворота вслед за каретой.
— Вера Александровна, куда вы — туда и я!
Я тронута этой преданностью до глубины души.
Недорогие меблированные комнаты мы снимаем на Кабинетской улице, неподалеку от Благородного университетского пансиона. Здание четырехэтажное, и комнаты тут можно найти на любой вкус и кошелек. Самые дешевые — на чердаке и в подвале.
Мы размещаемся на третьем этаже. Тут что-то вроде небольшой квартиры: гостиная, спальня, прихожая и крохотная комнатка для слуг. Мебель добротная, в помещении чисто, и я не понимаю, почему морщится Кузьмич.
А Арина уже достает одежду из сундука. Смену роскошных апартаментов на такие вот простые съемные она воспринимает с философским спокойствием. Она и не в таких условиях жила.
— Ваше сиятельство, — пытается образумить меня Кузьмич, — ну вы подумайте сами, прилично ли молодой барышне рядом с писарями да белошвейками жить? В таком большом доме и больные, поди, есть.
Спросить, удобно ли мы устроились, приходит управляющий домом — дородный мужчина средних лет. Он заверяет нас, что среди его жильцов холерных нет. Ежели в отношении кого появляются хоть малейшие подозрения, он тут же выставляет такового вон. Мне кажется это слишком жестоким, но его можно понять. Он улыбчив, почтителен и словоохотлив, но уже вечером того же дня я осознаю, что это — не более, чем дежурная маска, которую он надевает всякий раз, когда общается с наиболее обеспеченными из своих постояльцев. С теми же, кто снимает самые дешевые комнаты, он не особо церемонится.
Мы уже готовимся ко сну, когда на лестнице раздаются плач и ругань. Кузьмич демонстративно покряхтывает, всем своим видом показывая, что «он же предупреждал». Но на лестницу со мной всё-таки выходит.
Суть конфликта я понимаю сразу — управляющий выселяет жиличку с чердака за неуплату. А та — тонкая, бледная, с почти прозрачной кожей, — умоляет его об отсрочке.
— Ваша милость, я через два дня только деньги за заказ получу! Прошу вас, подождите — всего два дня. Вы же знаете — нам некуда идти. Сейчас, без денег, нас никто и на порог не пустит. А вы же знаете — я отдам. Разве я обманывала вас прежде? А Митенька совсем слаб!
Митенька — мальчик лет пяти в опрятной, но заштопанной во многих местах одежде,
— стоит тут же, на лестнице. Мне кажется, что он еще бледнее матери и такой же худой.
Управляющий, увидев нас, становится чуть сдержаннее на язык, но уступать не намерен. Напротив, он обвиняет женщину еще и в нарушении тишины.
— Вон, порядочных людей разбудила! Я, Катерина, с тобой и так долго валандаюсь. Другой бы уже давно на улицу выкинул. Но нынче — не обессудь — никаких отсрочек. Я новых жильцов пущу. Давеча вон приходили, про комнату спрашивали. На ночь выгонять не стану — попомни мою доброту. А утром — уж будь любезна.
И поклонившись нам, топает в свою коморку на первом этаже. А женщина, обнимая сына, так и остается сидеть на ступеньках.
Мы с Кузьмичом переглядываемся и без слов понимаем друг друга. Он вздыхает для вида и тянется за пазуху — к кошельку.
А потом мы долго уговариваем женщину принять от нас эту скромную сумму. А она плачет. И мальчик тоже плачет.
И Кузьмич сам идет к управляющему, чтобы погасить ее долг. А когда он возвращается, мы поим новых знакомых чаем с калачами.
Катерина оказывается как раз белошвейкой — тут Кузьмич как в воду глядел. У нее есть постоянные клиентки, и обычно ее скромного дохода хватает на жилье и еду, но в этот месяц сын приболел, и пришлось-таки вызвать доктора, что пробило серьезную брешь в семейном бюджете. Но она нашла дополнительный заказ, и вот за него-то как раз и должна получить деньги через два дня. И тогда «она отдаст нам всё с процентом».
