воспользовались.
Виг посмотрел на росса, пытаясь определить, шутит тот, или на самом деле так думает, и немного замешкавшись, сделав вид, что не понимает, на что друг намекает, спросил:
– О чём это ты?
– Ты прекрасно понял, что я имею в виду. – Царь быстро оглянулся назад, и чуть понизил голос: – Я видел, как Михаил смотрел на Эррилайю. Он ведь понял, что она ведьма, и может предчувствовать будущее.
– Друг, ты ли это говоришь? – С изумлением спросил Рутгер, и даже чуть замедлил шаг. В голове никак не укладывалось, что Аласейа смог сказать такое. Неужели он мог бы пожертвовать всеобщей любимицей, ради того, чтобы Древние стали доверять им чуть больше? Может, с ней ничего и не случилось, но сама мысль, что к его возлюбленной прикасались бы чужие руки, осматривая её, как какое-то животное, была просто невыносимой, и совершенно неприемлемой.
– Не забывай: с Хортером и Вальгером ничего не произошло.
– Они воины, и это был их выбор.
– Но ты же не дал Эрли никакого выбора! Ты же не сказал ей и слова! Мы не знаем, что бы она решила! – Чуть не вскричал в полный голос Аласейа, и заметив, что на них стали поглядывать с интересом, заговорил ещё тише. – Может, мы бы получили тогда не только книги.
– Достаточно того, что я решил за неё, как будет лучше. – Твёрдо, сжав зубы, сказал Барс. Он чувствовал, что назревает ссора, и надеялся, что у всегда рассудительного росса хватит благоразумия, чтобы понять его. – Я знаю, что ради меня она пошла бы на это.
– Так почему же ты не дал ей право выбора?
– Ты бы дал право выбора своей Фарлии? – Решился воевода на последнее средство, и заметил, как зло блеснули глаза царя, когда он резко повернулся к нему.
– Это совсем другое!
– Почему же? Нет. Это то же самое. Мы хотим уберечь своих любимых от малейшей опасности. Я уберёг Эррилайю, и считаю, что поступил правильно.
Аласейа надолго замолчал, и по тому, как он оступался не смотря на то, что подсвечивал себе под ноги фонарём, можно было понять, что его мысли находятся где-то очень далеко, в Россе. Он редко рассказывал о своей невесте, оставленной на далёкой родине, а когда вспоминал, то его голос наполнялся необъяснимой теплотой, нежностью, и сразу становилось ясно, что он безумно влюблён. Можно было не сомневаться, что он пожертвует всем, что имеет, лишь бы она была счастлива, и на её глазах появлялись только слёзы радости. Так неужели он не сможет понять своего друга, и не скажет сам, что он прав? Что им знания Древних, их доверие, если тогда решалась сама жизнь любимого человека? Конечно, с воинами ничего не случилось, но ведь они и не были провидцами! Чтобы сделали учёные с ней? Была бы она прежней после того, как к её телу прикасались бы чужие, жадные руки, и как бы она смотрела в глаза тому, кто её отпустил на это?
Где-то впереди, от чёрной обвалившейся стены отделилась тень, и в свете фонаря перед Рутгером возник Хортер. Он опустился на одно колено, приложил ладонь правой руки к сердцу:
– Мой воевода! В тысяче шагов отсюда я видел свет проникающий во мрак через пролом в потолке. Наверное, именно про него и говорил Михаил, потому что дальше тоннель завален камнями, и очистить проход будет невозможно.
– Наконец-то! – Выдохнул Барс, и улыбнулся, радуясь тому, что скоро воины смогут выбраться на свет, и уже никогда больше не спустятся в подземелья. Хватит блужданий в темноте, и чувствовать каждый день над собой многопудовый груз земли! Пора просыпаться, и видеть солнце, а не тусклый, мрачный свет ламп. Пора чувствовать на своём лице настоящий ветер, а не слабые колебания спёртого воздуха, нагоняемые еле шевелящимися вентиляторами. Свобода! Как сладостно и долгожданно звучит это слово! Всего несколько букв, а сколько переживаний, мечтаний, и даже мук, стоит за ними! О, Боги! Как же северянам этого не хватало!
* * *
Глава 34.
Его дом стоял на берегу тихой, полноводной реки, а сам он был простым рыбаком, владевшим старой сетью, утлой посудиной, еле державшейся на воде, и чтобы назвать её лодкой, нужно было иметь богатое воображение. Улова едва хватало на то, чтобы прокормить свою немногочисленную семью – жену, и дочь четырёх лет от роду, и всё же они были счастливы! Наверное, это было единственное время в жизни, когда, сильными взмахами вёсел он выгребал на середину залива, чтобы поставить сеть, а чернобровая Айше с лукавой улыбкой оставалась ждать его на берегу. Хотелось, чтобы так было всегда, вечно, пока стоит, пока существует Обитаемый Мир.
А потом в их город пришла чума. На улицах разжигали костры с чёрным, смрадным дымом, люди ходили, закутавшись в ткани и меха с ног до головы, и солнце, кажется, навсегда покинула этот счастливый край. Миряне умирали прямо между домами, на деревянных мостовых, и никто не убирал трупы, боясь заразиться, не понимая, что уже поздно, и небольшое серое пятнышко, появившееся на шее – признак страшной, неизлечимой болезни. Многие замуровали себя в собственных домах, но и это не помогало. Смерть находила их и там.
Часто оглядываясь, прислушиваясь к каждому хрипу раздававшемуся с улиц, Ниирде выбирался из своей хижины, плыл на середину залива, и забрасывал сеть, чтобы тут же торопливо выбрать её, и радовался даже малой рыбёшке, если удавалось хоть что-то поймать. Его семья хотела есть, и это гнало его из дома, не смотря на то, что в городе свирепствовала смерть! Весь день они молили богов, чтобы те послали им спасение, и по листочку сжигали на углях очага травку, какую дал им как-то проходивший мимо дома старый, седой, одетый в рваную дерюгу, ведьмак. Соо неистово верил, что это может помочь, и глядя, как корчится, чернеет, вспыхивает на углях, подёрнутых серым пеплом зелёный, хрусткий листок, пытался разглядеть в этом какой-то знак свыше, вселяющий надежду. Но люди продолжали умирать, и, глядя в расширенные от страха, зелёные глаза дочери, он боялся представить себе её мёртвой. Он не хотел её терять, как и Айше, и прижимая к себе вздрагивающее от рыданий тоненькое, маленькое тельце, скрипел зубами от собственного бессилия.
Однажды, поздним вечером, сжигая очередной, готовый рассыпаться в руках листок, он вдруг понял, что видит на углях силуэт своей лодки, и сразу осознал, в чём может быть спасение для его
