Атмосфера праздника, которая царила в квартире, чуть не была нарушена из-за конфликта двух приглашенных, злоупотребивших алкоголем. Франсуазу эта перепалка очень развеселила. «Я дам тебе в рожу», — прорычала жертва словесной агрессии. «Дорогая моя, только не стесняйся», — отвечает насмешливо Франсуаза. На самом деле, она вовсе не пребывала в плену иллюзий, оказавшись вновь в кругу светских знакомых. Другое дело в Кажарке, вдали от парижского шума, куда она отправится отдыхать с Пегги Рош в сопровождении своей служанки Пепиты и двух фокстерьеров, Лулу и Банко. Там все было связано для нее с воспоминаниями о детских каникулах, о семье, о юности, о лете, у нее было успокаивавшее ее фантастическое ощущение, что счастье совсем рядом. Какая светлая радость охватывала ее тогда. Она делится с нами этим ощущением в статье для «Юманите»[264]:
«В шесть часов я сажусь на каменные ступеньки перед домом; я смотрю на проходящих людей, они заговаривают со мной, собаки пробегают мимо и иногда ложатся подле меня, я смотрю, как спускаются сумерки, я удивляюсь — я почти шокирована, если вижу машину с неместным номером. На другой стороне улицы стоит старый колодец, где мы, малышки, набираем воду в кувшины утром и вечером. Насос, разумеется, скрипит, и церковные часы часто путаются и звонят три или четыре раза в один и тот же час, но никому до этого нет дела. Зажигаются уличные фонари, отмечая желтым ореолом каждые сто метров; соскальзывают, очнувшись, в полумрак летучие мыши; двое прохожих торопятся к ужину; меня начинает знобить, я чувствую голод. Я поднимаюсь, стук двери нарушает тишину улицы. Завтра будет такой же день».
Кажарк, люди из Ло, Косса — это для Франсуазы Саган символ свободы. Этот городок, населенный умными и порядочными людьми, лишен духа пересудов, порой так характерного для провинции. «В Кажарке, — замечает Франсуаза, — можно увидеть молодую девушку на восьмом месяце, о которой не ходит ни одной сплетни. За нее радуются. Такое, вероятно, невозможно в Бордо на площади Кинконс».
Когда Клод Груэ — «мадам Клод», основательница знаменитой сети заведений с девушками по вызову, стала часто приезжать в эти места, никто за ее спиной и словом не обмолвился. Она была приятельницей Жака Куарэ, который здесь родился, и этого было достаточно, чтобы ее появление в Коссе было воспринято, как удар молнии. Брат Франсуазы привез в Ло веселую компанию гуляк из Сен-Жермен-де-Пре, Сиднея Чаплина, сына Шарлотты, актеров Ноэля Говарда и Мориса Ронэ, писателя Антуана Блондэна, Жана-Клода Мерля и его жену Иветту.
Последняя, кстати, решила обосноваться в Кажарке, открыла антикварную лавку на Тур де Виль, там, где раньше жил Эдуард Лобард, рядом с домом Франсуазы. Романистка сняла на год дом неподалеку, где раньше располагался магазин готового платья под вывеской «А ля конфьянс», переделанный теперь в жилое помещение. Ее присутствие ощущается будто по волшебству, едва переступаешь порог ее дома. Где бы она ни была, в Париже, в своих нормандских владениях, здесь, в Кажарке, ее окружает все та же спокойная атмосфера, буржуазный сдержанный интерьер, где выцветшие краски картин наводят на мысли о вселенском одиночестве.
Среди ее необычных находок есть одна, которую она особенно любит. Это полунаивная живопись, что-то голландское, где изображен ужин с очень странными сотрапезниками. У них совершенно безумные глаза, Саган поэтому считает, что они ужасно напились. Она даже придумала прикрепить к раме медную табличку с такой гравировкой: «Ужин у Ван Зин Зин, картина, которую приписывают Алоизиусу Ван Зин Зину»[265]. Этот очаровательный розыгрыш дал Франсуазе повод поразмышлять о посетителях, которых непомерный снобизм заставлял проникновенно восклицать: «О, у вас есть Ван Зин Зин!»
«Забавно, правда?» — спрашивает Франсуаза, которая могла рассказать не один подобный анекдот. Например, историю о господине, тоже не совсем трезвом, которого она случайно встретила и от которого никак не могла избавиться.
«Рано утром я повезла его смотреть статуи Майоля в саду Тюильри. Он влюбился в одну из них и разбил о нее бутылку шампанского с криком: “Ты этого достойна”.
Сумасшедшие — это святые, — прибавляет Франсуаза, — в сравнении с теми, кто относится к себе серьезно. Во всем слишком хорошо организованном есть что-то удушающее, в жизни не надо бояться делать бессмысленные вещи».
Любовь — игра
«Я люблю славу лишь в одиночестве». Этой формулой Франсуаза Саган решительно отказывается носить бремя своей известности как униформу. Когда Гонкуровская академия в 1973 году предложила сделать ей костюм, который собирались заказать у Друана[266], на площади Гайон, она отказалась, даже несмотря на то, что у него был сделан костюм Колетт. Также она не станет второй, после Маргариты Юрсенар[267], женщиной — членом Французской академии: «Зеленый мне совсем не идет, он придает мне просто немыслимый вид. Кроме того, я совершенно неспособна вовремя прийти на встречу, потому я рискую опоздать с предоставлением какого-нибудь словаря!»
Настаивать бесполезно: автор «Здравствуй, грусть!» не жалует ассамблеи, будь то десять писателей Гонкуровского объединения или сорок бессмертных в «Куполе»[268]. Когда в мае 1985 года она получила 35-ю Премию принца Монако Петра, присужденную жюри, состоявшим из членов двух академий, Франсуаза откровенно высказалась по этому вопросу. Это был подходящий случай, поскольку премия снискала репутацию противостоящей Французской академии. Историк Алан Деко[269] советовал ей выставить свою кандидатуру, равно как и Морис Шуман[270], что удивило некоторых его собратьев, слышавших на выступлениях во время прений приводимые им аргументы против выбора Франсуазы Саган.
