Наконец армейскому начальству удалось взять под контроль положение в городе и навести хоть какой-то порядок среди протрезвевшей и уставшей от бесчинств и пьянства солдатни. Начался постепенный отвод войска на прежние позиции. Папа Климент смог, наконец, покинуть Сант'Анджело и вернуться в разграбленный и загаженный Ватиканский дворец. А Рим долго еще не мог оправиться и прийти в себя от пережитого кошмара.
В Венеции стали появляться первые беженцы и очевидцы страшной резни, которым удалось чудом вырваться из «римского мешка». Среди них были художники и литераторы. Писатель Паоло Джовио, находившийся в папской свите, немало поведал о тех событиях. В частности, от него стало известно, как, схватив по чьей-то наводке венецианского купца Бароцци, испанские солдаты потребовали у него тысячу дукатов, пытая пленника огнем и железом. А художник Перин дель Вага с трудом отбил свою дочь от пьяных насильников, найдя спасение в одном из подвалов. Гибли в основном старики и дети, которых изуверы забавы ради сбрасывали с моста в Тибр, чьи воды окрасились кровью.
Стало известно, что оказавшаяся в те трагические дни в Риме Изабелла д'Эсте успела в последний момент выскочить через потайной ход из фамильного дворца, куда ломилась пьяная ватага грабителей, а в соседнем женском монастыре другие солдаты насиловали подряд всех монахинь. Волевая мантуанская маркиза не дрогнула, оставаясь верной своей натуре перед лицом смертельной опасности. Убегая из города, ей удалось перекупить у торговцев краденым всего за пятьсот дукатов великолепные фламандские шпалеры, две из которых сотканы по рисункам Рафаэля. Как преданный слуга, мантуанский посол Малатеста в стремлении защитить доброе имя своей патронессы заявляет всюду, что Изабелла д'Эсте успела якобы оповестить папу Климента о своих «случайных» трофеях. Но обескураженному всем происшедшим и молящемуся о спасении понтифику сейчас явно не до этого. Говорят, что он уже направил доверенное лицо для переговоров к Карлу V.
Среди беженцев первым объявился в лагунном городе давнишний приятель Себастьяно Лучани, которого теперь величают Дель Пьомбо. Таким необычным прозвищем он обязан своей новой должности хранителя свинцовой папской печати (ит. piombo — свинец), которую получил вместе с монашеской рясой в благодарность за удачный портрет папы Климента VII. В Риме он пользовался большой известностью и водил дружбу с самим Микеланджело. А недавно, как он сам похвалялся среди друзей, отказался от выгодного заказа на написание большой алтарной картины для собора в Нарбонне на юге Франции, поскольку настоятель предложил несколько меньше затребованной им суммы в тысячу дукатов.
Когда Тициан услышал об этом, ему стало не по себе. О таких гонорарах он мог мечтать разве что во сне. Ведь монахи-доминиканцы посулили ему всего-то сто дукатов за огромную картину «Смерть святого Петра Мученика», над которой ему приходится трудиться денно и нощно в поте лица. Живущий бобылем Дель Пьомбо может позволять себе такие выкрутасы, а ему нужно содержать семью, а вскоре, возможно, и помогать престарелым родителям. О нет, необходимо предпринять что-то существенное, дабы более весомо заявить миру о себе как художнике!
Именно Дель Пьомбо познакомил Тициана с недавно объявившимся в Венеции известным литератором Пьетро Аретино, который поселился в одном из дворцов у моста Риальто и зажил на широкую ногу. В городе о нем идет молва как гостеприимном хлебосольном хозяине и занимательном собеседнике, но двери аристократических домов для него пока закрыты. Всем памятны его пасквили и непристойные сочинения, а особенно последний громкий скандал, вызванный появлением сборника «Позы» из двенадцати эротических стишков, сочиненных им к порнографическим рисункам Джулио Романе. О них имеется шутливое упоминание Пушкина в одном из писем из южной ссылки, написанном в ноябре 1823 года. Последняя проделка Аретино переполнила чашу терпения папского двора, и наглый памфлетист и охальник был изгнан из Рима, а издавший всю эту похабщину гравер и типограф Раймонди чуть не угодил за решетку. Можно сказать, что Аретино счастливо отделался, укрывшись на время в Мантуе, но он и там принялся за свое и не сумел ужиться.
Зашедший в мастерскую сенатор де Франчески в разговоре коснулся этой темы, широко обсуждаемой в венецианских салонах. Он порассказал немало любопытного о скандально известном литераторе. Своим теперешним обоснованием в городе Аретино всецело обязан дожу Гритти, который в пику нелюбимому им папе Клименту решил приютить гонимого литератора, дабы показать всему миру, насколько Венеция самостоятельна и свободна в любом своем решении. Но пока что дож присматривается к памфлетисту и от встречи с ним воздерживается.
Римский урок пошел Аретино на пользу, и теперь он шлифует свое перо в эпистолярном жанре и сочинении трагедий. Видимо, шумный успех «Софонисбы» Триссино оказался заразительным. Но главное для него — публицистика, которая приносит немалый доход. А Венеция с ее обилием издателей и типографов — идеальное место для любого литератора, обуреваемого жаждой славы и денег. Он уже успел заручиться поддержкой со стороны преуспевающего издателя Франческо Марколини. Их теперь водой не разольешь. Этот проныра Марколини, увы, не чета покойному Мануцио. Он ничем не гнушается, лишь бы заработать.
Сумев собрать через своих платных агентов, а их у него немало в разных городах, компрометирующий материал на какую-нибудь из влиятельных особ, — а кто сегодня безгрешен? — Аретино строчит письмецо, угрожая адресату обнародованием его неблаговидных делишек. Как правило, шантаж удается, и в качестве отступного писатель получает от своей жертвы не только звонкую монету, но и всякого рода ценные подношения в виде персидских ковров, дорогих тканей, столового серебра и драгоценных украшений, вплоть до присвоения ему громких титулов и назначения пожизненного пенсиона. Отныне себя самого он называет «бичом князей» за свои филиппики против властей предержащих. Как ни странно, но это самоназвание прижилось и нашло широкое распространение, хотя так называемый «бич» кормится подачками все тех же «князей». Видя, сколь значимо и действенно его слово, он вконец потерял голову и, подписывая свои послания, стал называть себя ни мало ни много «божественным».
Пьетро Аретино появился на свет в семье сапожника и шлюхи в 1482 году в городе Ареццо, которому обязан своим прозвищем. Рано оставив неласковый отчий кров, он прошел свои жизненные «университеты», скитаясь по Италии и испробовав сотни профессий, порой не самых респектабельных, пока не взялся за перо. Едкого слова Аретино боялись как огня. Жители его родного города, дабы уберечь себя от злобных эпиграмм и разоблачительных пасквилей, решили даже заказать папскому художнику Дель Пьомбо портрет писучего земляка. По свидетельствам очевидцев, портрет явно удался художнику, сумевшему проявить себя подлинным виртуозом в использовании шести или семи оттенков черного цвета при написании парчового камзола и бархатного жилета, отороченных серебристым лисьим мехом и белоснежным кружевом жабо. Освещенное изнутри одутловатое лицо выражало достоинство и самоуверенность писателя, считавшего себя живым классиком. Кто-кто, а Дель Пьомбо был мастером угождать лестью портретируемым лицам — недаром папа Климент одарил его за свой портрет выгодной должностью. Как позже станет известно, после смерти известного земляка, наводившего на всех страх, аретинцы, не раздумывая, вынесли его портрет из муниципального дворца. О дальнейшей судьбе картины сведений нет.
