Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142
Я нарочно пересказываю описание этого дня, увиденного глазами неофициальной свидетельницы. Существует определенное различие между моими прошлыми представлениями и обыденной действительностью. Но так или иначе эта история оказала на меня огромное влияние. Ее скрытый смысл преследует меня до сих пор. А может, я сам себя преследовал, чтобы вернуть себе потерянный когда-то ключ от всех вещей?
1961 год обладал всеми признаками счастливого года. Но под его кажущимся благополучием тихо и незаметно накапливалось убийственное напряжение, которое в скором времени должно было потрясти основы послевоенной жизни.
Грохотал эффектный фейерверк независимостей. Почти каждый день какое-нибудь новое государство поднимало свой новый флаг. И это было манной небесной для идеологической пропаганды. 17 января, когда был убит Патрис Лумумба, начался такой шум в средствах массовой информации, что нельзя было услышать ничего другого, кроме новостей из Конго. И до сегодняшнего дня в Болгарии встречаются такие имена, как Чомбе или Мобуту — следы того информационного сумасшествия.
•
По-моему, и я стал ощущать себя добычей средств массовой информации. Еще в январе вышли две важные для меня статьи. В них говорилось о сборнике «Навсегда», но это были больше, чем просто рецензии, потому что обе они повлияли на мою дальнейшую судьбу. Здравко Петров пытался развести и свести нас в статье «Поэты одного поколения» («Литературна мысл», № 1). Минко Николов в «Жестах дерзновения» («Септември», № 1), несмотря на то что тоже меня хвалил, отмечал одну мою слабость: чрезмерную эмоциональную ангажированность в некоторых политических стихотворениях. Я впервые почувствовал, как меня лизнула своим колючим языком настоящая критика. С Минко мы были хорошими друзьями. Его стрела не была отравленной. Она так и осталась торчать рядом с моей ахиллесовой пятой, служа ориентиром для всех последующих стрелков. Но она же создала у меня иммунитет: знание об опасности, которую я сам для себя представляю.
Весь год выходили рецензии, подписанные самыми авторитетными критиками и поэтами. Эмил Петров приводил меня в пример, когда делал вывод о том, что поэты наступают. Божидар Божилов в двух отзывах обвинял меня в том, что я являюсь «поэтом комсомола». Иван Поливанов, Атанас Свиленов, Васил Колевски, Николай Тодоров вовсю меня расхваливали. И все же я чувствовал, что мои стихи вызывают у определенного типа людей неприязнь. Это было совершенно естественно, поскольку я сознательно раздражал их. Пенчо Данчев озаглавил свою статью (в газете «Литературна мысл», № 4) «Поэт, порождающий споры». Он редко угадывал будущее, но на этот раз оказался пророком. Все в том же апреле сборник «Навсегда» был удостоен премии ЦК ДКМС. Это стало моим первым литературным знаком отличия. Я позвонил Николаю Фурнаджиеву, чтобы услышать его симпатичное бормотание:
— Ну же, поэт, где ты пропадаешь? Кажется, есть прекрасный повод выпить!
И мы тут же пошли в бар.
— Эта шумиха вокруг твоей персоны… Что, помогает она тебе? Я тебе так скажу: по себе знаю, опасная это штука. Друзья тебе не простят.
Подобные предупреждения слышал я и от Атанаса Далчева.
— Будь осторожен. Тебя единодушно хвалят те, кто наверняка думают по-разному. Рано или поздно противоречия между ними разорвут тебя.
Ждать долго мне не пришлось.
В те дни мы с Владимиром Башевым, Дамяном Дамяновым и Марко Ганчевым редактировали первую антологию нашего неповторимого поколения. Сборник без ложной скромности был озаглавлен «Прилив». А злые языки переименовали его в «Наплыв».
•
6 марта была открыта первая национальная выставка молодежи. В очередной раз стало ясно, что наша культура нуждается в событиях, в обновлении и — после стольких-то лет демагогии — в намеренно огрубленной откровенности. После «молодых поэтов» 1956–1957 годов общественность еще быстрее приняла молодых художников. В качестве бесспорного фаворита критика утвердила Светлина Русева.
Я листаю педантичное исследование профессора Димитра Авраамова и, снова удивляясь, припоминаю, что наряду со Светлином критики в один голос хвалили Ивана Филчева, Георгия Баева-Джурлату, Ивана Гонгалова, Марию Столарову, Владо Гоева, Энчо Пиронкова, Атанаса Пацева, Мито Гановски, Ивана Бункера, Сашо Терзиева… Это ужасное явление — единодушие — повторялось и в отрицании. Сомнения и опасения вызывали Иван Кирков, Георгий Божилов, Димитр Киров, Иоанн Левиев, Лика Янко, Генко Генков… Я до сих пор недоумеваю, по какому критерию было произведено это разделение на бесспорных и спорных.
Награды на первой выставке молодежи соответствовали градации, представленной в восторженной речи Богомила Райнова на открытии. Золотую медаль получил Светлин Русев за «Трактористов на отдыхе». Серебряную — за серебристо-фиолетовые «Рыбацкие сети» — Георгий Баев. И бронзовую — за изображенных на патинированной меди «Девушек с яблоками» — Иван Филчев.
Богомил Райнов все еще благоухал парижскими тайнами. Мне нравился его «Любовный календарь», и я яро его защищал. Но бывшие его собутыльники саркастично мне улыбались: «Любовь?! До 9 сентября он был женат на дочери миллионера. После победы женился на дочери Гаврила Генова. А теперь, после XX съезда — кто на очереди? Светлин Русев или ты…»
Жестокие люди жестоко высказывались не только о Богомиле, но и о нас. Озлобление главным образом объяснялось случаем с Жендовым. Но, возможно, именно это ожесточение привело к тому, что наша с ним дружба стала для нас своеобразным символом независимости и смелости.
Светлин превосходил всех своей фантастической целеустремленностью. Он был одновременно и надутым и общительным. Он носил детское прозвище Цинго — и осознание собственной миссии. Был неутомимой машиной для рисования. Возможно, с его огромным талантом он мог сделаться не только художником, но и скульптором, архитектором, писателем, проповедником, основателем секты, партийным вождем… представителем всего, что имеет отношение к универсуму. Он мог бы быть инопланетянином, посланным в разведку. Но он стал художником, убежденным в том, что его мольберт стоит в центре вселенной. Отказавшись от болгарского комплекса провинциальной неинформированности, Светлин, как наркоман, пристрастился к новостям и событиям. Он был щедр к другим и строг к себе. Но его врожденное чувство монументальности легко оборачивалось внешней и внутренней гигантоманией. Может, это было болезнью всего нашего поколения. А может, и всей эпохи.
Молодежная выставка давала мне и грустную пищу для размышлений. Дора тоже участвовала в ней, но ее работы остались почти незамеченными. И именно я помешал ей показать, на что она способна. Двое детей на старте. Мой идиотский стиль жизни. Она шла за мной доверчиво и самоотверженно. Пока ее коллеги рисовали обнаженную натуру, я предлагал ей рисовать голую землю. И она мерзла вместе со мной среди снежного кремиковского пустыря. Я разводил для нее маленький костерок из сгнивших досок, которые валялись повсюду. Объяснял, как таинствен и красив силуэт цеха холодного вальцевания, и оставлял ее одну рисовать, пока сам занимался великими комсомольскими делами. Когда я возвращался, на ее ресницах висели замерзшие слезы, но она улыбалась мне. Мы, сами того не подозревая, верили в мертвого Бога.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142
