Знаменательно, что в среде знати уже тогда возникла идея пострижения царя Василия Шуйского. Но царь не собирался выпускать власть из своих рук. Он наложил опалу на выступивших против него бояр, «созвал совет», а московский патриарх Гермоген издал какой-то «эдикт»[268].
21 мая 1607 года царь Василий Шуйский самолично выступил в поход к Туле. Выезд царя с войском из столицы наблюдали прямо со своего двора послы Речи Посполитой Николай Олесницкий и Александр Госевский. По их впечатлению, московский государь «с невеликим сопровождением двинулся с места, и очень не радостный ехал он на эту войну, но должен был, так как заставили его те, кто за него стоят, непременно желая от него того, чтобы сам выступил, ибо иначе не хотели сами без него поддерживать эту войну и дать отпор противной стороне. И так, рад не рад, с великим плачем выехал, боясь какой-нибудь измены за время своего отсутствия… Все же много их есть, что не желают ему долгого правления над собой и вовсе не хотят, чтобы он остался на этом государстве»[269]. Подобно Борису Годунову, некогда под Серпуховом доказавшему свои права на престол, царю Василию Шуйскому тоже пришлось избрать этот город для демонстрации своей силы и власти. В Серпуховской ставке он пробыл до конца июня 1607 года[270]. Автор «Карамзинского хронографа» сообщил о выступлении в этот весенний поход вместе с царем всей Боярской думы, Государева двора, жильцов, стрелецких сотников со своими приказами; «а в Серпухове ево, государя, дожидалися бояре, которые были под Колугою, князь Федор Ивановичь Мстиславской, да князь Иван Ивановичь Шуйской с товарыщи, а наряд ис-под Калуги в Серпухове ж стоял». Москву был оставлен ведать царский брат боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский, «да с ним на Москве по приказам приказные люди и дьяки и в Помесном приказе и в иных во всех приказех дела делалися». Царь Василий Шуйский управлял армией с помощью дьяков Разрядного приказа, покинувших кремлевские палаты: «…а Розряд был весь с царем Васильем»[271].
В грамотах о повсеместном молебне по случаю этого похода, рассылавшихся патриархом Гермогеном во все епархии, тоже приводилась формула, позволяющая говорить о предварительных соборных заседаниях, предшествовавших выступлению царя Василия Шуйского из Москвы: «А пошел государь царь и великий князь Василей Иванович всеа Русии на свое государево и земское дело, на воров и губителей хрестьянских, майя в 21 день, в четверг, на память святого равноапостолом благоверного царя Констянтина и христолюбивыя матери его Елены»[272]. Также к соборным решениям следует отнести указ о сборе посошной рати — по шесть человек с сохи (три конных и три пеших) — с дворцовых и черносошных земель, церковных владений, поместий вдов и недорослей. Даточным людям было велено «запас имать» на два месяца, «опричь проходу, как на нашу службу придут в Серпухов»[273]. Впрочем, созыву полноценного собора с правильным представительством могли помешать чрезвычайные обстоятельства.
Царь Дмитрий Иванович к тому времени так нигде и не объявился. Хотя его ждали и даже с пристрастием расспрашивали главных воевод, от которых пошел слух о его чудесном спасении. Конрад Буссов рассказывал, как отвечал на такие расспросы Иван Болотников: «Какой-то молодой человек, примерно лет 24 или 25, позвал меня к себе, когда я из Венеции прибыл в Польшу, и рассказал мне, что он Димитрий, и что он ушел от мятежа и убийства, а убит был вместо него один немец, который надел его платье. Он взял с меня присягу, что я буду ему верно служить; это я до сих пор и делал и буду делать впредь, пока жив. Истинный он или нет, я не могу сказать, ибо на престоле в Москве я его не видал. По рассказам он с виду точно такой, как тот, который сидел на престоле». Нетерпение дошло до такой степени, что одного из вождей восставших — князя Григория Шаховского, больше других убеждавшего своих сторонников в спасении самозванца, даже посадили в тюрьму «до тех пор, пока не придет Димитрий»[274].
В Туле вместо царя Дмитрия наводил порядок другой «царевич» — Петр Федорович, пришедший из Путивля. Он жестоко подавлял всякое сопротивление власти самозванцев. Больше всего страдали от учиненных им расправ дворяне и дети боярские, к которым казаки испытывали особенную неприязнь. И те и другие вели одинаковый образ жизни, связанный с постоянною ратною службою. Однако у дворян и детей боярских была наследственная принадлежность к служилому сословию, государево жалованье и поместное обеспеченье. Казакам же приходилось обеспечивать себя самим, у них не было никаких прав, только «воля». Глядя на них, и местные мужики стали устраиваться по-казачьи, заводя «вольные» станицы. Сохранилось «Послание дворянина к дворянину», сочиненное тульским сыном боярским Иваном Фуниковым, который в виршах описывал свои мытарства в Туле:
А мне, государь, тульские воры выломали на пытках руки и нарядили, что крюки, да вкинули в тюрьму. И лавка, государь, была уска И взяла меня великая тоска, А послана рогожа, И спать не погоже. Седел 19 недель, А вон из тюрьмы глядел. А мужики, что ляхи, Дважды приводили к плахе. За старые шашни Хотели скинуть з башни. А на пытках пытают, А правды не знают. Правду де скажи И ничего не солжи.
И далее о том, что стало с его поместьем:
