Потемкин устыдился своей горячности и обещал беречь дорогой ему сосуд скверны.
…Като их не слышала. Ей мнилось, что она бежит, не зная дороги, не понимая, где находится. А сзади на нее наползал страх. Давящий, душный, до колотья в боку. Казалось, сердце сейчас выскочит через рот и будет подпрыгивать на подставленных ладонях.
Вдруг впереди показались люди. Они махали ей и звали к себе. Мужики, бабы с ребятишками. Вид у них был нерусский, говорили на каком-то непонятном языке и держались все вместе за грубо оструганную тополиную палку. Като не сразу разобрала, что это кособокий крест.
– Сюда! Сюда! – люди вдернули ее в свой круг.
Стоя среди них, женщина знала, что это крестьяне какой-то валашской деревеньки, через которую зимой проходила ее армия. Солдаты кормили их, и теперь они молятся за нее.
Она увидела, что все сгрудились в тесной глинобитной церкви, снаружи которой бушевало пламя. Лизало стены, но те не падали, хотя были сделаны из земли. И люди, закрывавшие ее люди, давно погибли. С ними случилось что-то ужасное. Потом, когда солдаты ушли.
Мальчик дернул Като за руку. У него была белая голова и обугленная, как кора, рубашонка.
– Тебе надо обязательно выйти, – сказал он, – и посмотреть, кто тебя преследует. Не бойся. Это трусливая тварь. Ее можно бить палкой по морде.
В руках у Като оказалось их сокровище в зазубринах от рубанка.
– Гриц! – ей чудилось, что она кричит. На самом деле губы императрицы едва шевелились. Полный таз темной крови стоял у кровати. Обессиленная Екатерина смотрела в потолок. За окном слабо брезжило утро.
– Гриц, помнишь, ты рассказывал мне про Родовозы? И что ты увез оттуда крест? Пусть он побудет у меня.
Глава 11
«Вдоль да по речке, Вдоль да по Казанке»
Покойный Бибиков не любил жестокостей. У него в загашнике лежало штук шесть увещевательных манифестов Ее Величества. Что проку? В кои-то веки правительство говорило правду – кашу заваривал Самозванец. Но пришедший в брожение народ верил только собственному вранью и нутром тянулся к батюшке государю Петру Федоровичу.
Снабдив этой писаниной подполковника Михельсона, командующий направил его с большим отрядом к Уфе. Начинавшие исподволь взмокать весенними ручьями башкирские степи задрожали под копытами уланских лошадей. Курляндский немец Иван Иванович служил уже вторую войну. Семь лет отвоевал с Пруссией, четыре года – с турками, брякал на груди наградами за Ларгу и Кагул, бунтовщиков на дух не переносил, своих баловать не собирался.
Он несся по Башкирии, как метеор, рассыпая искры в сонные, с осени покинутые работным людом заводы. Искал встреч с Самозванцем и находил их. Двадцать четвертого марта под Уфой Михельсон форсировал разлившуюся реку и рассеял десятитысячную воровскую толпу, деблокировав город. Но Злодей успел бежать, да еще и прихватил две пушки, отнятые у зазевавшейся роты Санкт-Петербургского карабинерного полка.
– Стыд и срам! – кричал командир на карабинеров. – Мой родной полк не уберег орудий! Всем спороть гербовые пуговицы и обшлага в знак бесчестья. В следующей же стычке отбить мортиры!
Так и вышло. Карабинеры не дрогнули. Вернули орудия, а заодно и пуговицы от штанов. В застегнутых мундирах воевать сподручнее.
Раненым бунтовщикам Иван Иванович позволил остаться на излечении в селе Чесноковка, взятых в плен более двух тысяч тут же передал уфимским властям без всяких экзекуций. Пускай заводчики разбирают своих на поруки, у них ведь и рудники молчат, и домны холодные! Сам Михельсон поспешал вперед. Ему доносили, что Злодей попытался укрыться сначала на Белорецком, потом на Воскресенском заводах, чтобы переждать разлив рек. Не тут-то было. Вся башкирская степь походила на море, покрытое талой водой, только лесистые вершины гор, вроде Айских, торчали над ртутной гладью. Да пронзительное весеннее небо гляделось лазоревым оком в разбитые зеркала озер.
– А я-то думал, что Великий потоп закончился при праотце Ное! – смеялся курляндец, подгоняя Изюмский гусарский да Чугуевский казачий полки. – Вперед, ребята! Лошадь – птица водоплавающая!
В половодье Симский завод превратился в остров. Поднимая тучи брызг, к нему со всех сторон приблизились правительственные войска и стали выкликать живых. Люди появились не сразу, и не со стороны завода, как ожидал Михельсон, а из лесу на холме. Они могли бы ударить его корпусу в спину, и подполковник даже обозвал себя болваном, но ничего худого не произошло. Намерения у трущобных сидельцев были самые мирные.
– Вы кто будете?! – крикнули ему из-за деревьев. Прятались, боялись, что стрельнут. – А правда, что Злодей побит?
– Правда! – отозвался Михельсон. – Со мной верные войска! Коли есть среди вас бунтовщики, выдайте головой, остальных не тронем!
– У нас тут бабы, ребятишки и скотина! – отвечали ему с холма, все еще хоронясь за соснами. – Мужиков мало.
– Вылезайте! – Михельсон махнул рукой. – Стрелять не будем.
Народ потянулся вниз, наладил лодки, многие шли по пояс в воде, ведя в поводу тощих, корявых от лесной грязи коров.
– А чего это вы, православные, в чащу-то подались? – спросил их подполковник.
– Так ведь неизвестно кто наедет, – сказал один дед, тащивший худую лошаденку, по ребрам которой хорошо было трещать палкой, как по забору. – А вдруг башкиры?
Явившись в завод, люди развели скотину по своим брошеным дворам и собрались на площади, любопытствуя, что скажет командир.
– Набунтовались? – спросил их Михельсон, уже взобравшись на церковную паперть. – Хлеба-то небось у вас нет? И фуражу тоже?
– Казаки съели! – загудела толпа. – Корой пробавляемся!
– Не жалобите меня, – отмахнулся подполковник, – сами виноваты. Зачем за бунтовщиком шли? Или не знали, кто он такой?
Тут выяснилось, что все всё знали, а приклонились на мятеж не столько по легковерию, сколько из желания поколобродить, бросив работу.
– Вот и сидите голодные, – рассердился Иван Иванович. – Ждите, пока хозяин ваш господин Твердышев не приведет из Уфы фуры с зерном. Только это уж будет по сухому пути.
Тем временем разведка карабинеров привела из лесу косматого мужика, прятавшегося и не последовавшего за всеми на завод. На него показали, что он-де атаман Сидор Башин, оставленный здесь от Пугачева и собиравший народ урманам идти на помощь Самозванцу.
– Наши-то своей волей уже не шли, – поясняли бабы, всегда готовые выгораживать мужей. – Кто хотел к Злодею в шайку, еще осенью подались. А этот башкир посылал мужиков ловить, силой уводил. Ужо тебе, окаянный! Где теперь наши кормильцы?
Кормильцев и след простыл.
Сидора Башина Михельсон велел повесить. Остальных же не тронул и даже оставил кое-какой провиант. После чего поспешил к Юрюзанскому заводу в надежде догнать Пугачева. Но тот уже перешел Уральские горы и набросился на тамошние крепости. Пала Магнитная, Степная, Троицкая. Самозванец уносил ноги от крупных сил, но охотно закусывал мелкими фортециями, творя там то же, что и прошлой осенью. Магнитная не далась сразу, под ней Пугачеву картечью раздробило руку. За это комендант Тихановский с женой были повешены, городок сожжен дотла, а жители выгнаны в поле.
