– Что?
– Ну да, запрещенные сексуальные извращения, навеянные мифологией, которая сейчас в большой моде в Риме.
– Герцог занимался сексом с животными? – Жоан был в шоке.
– Необязательно он сам, но у него были мужчины и женщины, которые делали все, что ему заблагорассудится. Время от времени бросали жребий…
– Нет, нет, не рассказывайте мне, я не хочу ничего больше знать. – Книготорговец вздрогнул при воспоминании о том, что герцог и его оруженосец изнасиловали его супругу один за другим.
Они продолжали путь, и Жоан чувствовал, как его сердце сжимается в комок. Это чувство было гораздо более сильным, чем то, что он ощутил, вонзив кинжал в Борджиа. Жоан все еще не пришел в себя от случившегося с Анной; к тому же он боялся, что с минуты на минуту его постигнет та же участь, что и человечка в маске. Он искоса поглядывал на дона Микелетто, испытывая страх, оттого что в любой момент может почувствовать удар и ощутить веревку на своей шее. Жоан подумал о том, что пока еще нужен Микелю для того, чтобы избавиться от тела сводника, и что в связи с этим у него остается несколько минут жизни. Он прекрасно осознавал тяжесть совершенного им убийства и то, что участие в нем дона Микелетто вовсе не означало, что тот сжалился над его несчастьями и решил помочь ему по дружбе. Это можно было объяснить только двумя причинами, и самая первая из них – предательство – никоим образом не соотносилась с человеком, которого весь Рим называл цепным псом Борджиа. Его поведение должно было быть следствием семейного заговора, в котором не оставалось места свидетелям. Жоан подумал, что, наверное, самым верным решением сейчас было бы броситься бежать со всех ног по темным римским улицам и таким образом спасти свою жизнь. Однако он сказал себе, что не может этого сделать. Он принял помощь Микеля Корельи, несмотря на тот риск, которому подвергался, поскольку его ярость и желание отомстить за жену были более сильными, чем осознание ценности собственной жизни. Он не мог бросить валенсийца в подобной ситуации: Микель всегда ему помогал и всегда оставался верным своему слову. Жоан решил продолжать путь, но при этом быть предельно внимательным. На всякий случай он держал руку на рукоятке кинжала, хотя прекрасно понимал, что все его предосторожности не сработают, если имеешь дело с таким человеком, как Микель Корелья.
Когда они добрались до Иудейской площади, до того места, где остался труп оруженосца, его там не оказалось. Несмотря на то что они тщательнейшим образом обследовали как площадь, так и прилегающие к ней улочки, им так и не удалось найти тело.
– Кто-то забрал его! – воскликнул Жоан.
– Не думаю, – ответил Микель, не скрывая досады. – Скорее всего, ты не добил его и он ушел на своих собственных ногах.
– Но я же ударил его кинжалом несколько раз!
– Ты удивишься, когда узнаешь, что есть такие люди, которые выдерживают ножевые ранения и не погибают. Кроме того, иногда раненые притворяются мертвыми. Недостаточно только лишь ранить человека, надо точно знать, куда ты вонзаешь свой кинжал.
– Мне очень жаль.
– Имей это в виду в следующий раз, – предупредил его Микель. – На наше счастье, благодаря маскам и темноте, он не сможет нас узнать. Давай отпустим здесь коня, а ты зайди ко мне домой. Мой дом ближе твоего, а тебе надо помыться. Ты весь выпачкался в крови! Если тебя заметят в таком виде, то все сразу станет ясно. Убийство – очень опасное занятие, и надо делать его основательно.
Оказавшись дома у Микеля Корельи, Жоан почувствовал облегчение. Если бы валенсиец захотел убить его, он сделал бы это на одной из темных улочек, но не в своем доме. Они зашли через боковую дверь, выходившую в темный переулок, Жоан смыл кровь, а Микель дал ему чистую одежду вместо запачканной в крови, которую бросил в огонь.
– И что же теперь будет? – спросил книготорговец, когда все было закончено.
– Будет жуткая кутерьма, затем последует тщательное расследование, в результате которого будут найдены виновные. Как только станут известны эти личности, их будут пытать, а потом казнят.
Жоан вздрогнул: ему прекрасно были знакомы эти публичные казни.
– И какова вероятность того, что нас найдут?
– Нас?
– Да.
Капитан ватиканской гвардии зло рассмеялся сквозь зубы.
– Практически никакой.
Жоан молчал в ожидании. Ему было любопытно, что еще скажет дон Микелетто, который пристально смотрел на него с той же улыбкой на устах.
– Практически никакой, – повторил Микель. – Потому что именно мне поручат расследование.
– Вам? – воскликнул Жоан с облегчением.
– Скорее всего.
– Но почему вы помогли мне? Любой человек в Риме знает о вашей верности семье Борджиа. Вас называют…
– Цепным псом Борджиа, – оборвал его Микель.
– Поэтому…
– Если ты думаешь, что я цепной пес Борджиа, – снова перебил его валенсиец, испытующе глядя Жоану в глаза, – то должен знать, что псы, особенно бойцовых пород, выбирают себе хозяина среди членов семьи, которого уважают, которому служат и подчиняются в первую очередь. И я выбрал Цезаря Борджиа.
Жоан молча смотрел на него, ничего не понимая и думая о том, что и в самом деле выражение лица дона Микелетто, которое иногда делало его похожим на разъяренного быка, в данный момент наталкивало на мысль о бойцовой собаке.
– В семье есть порядочные Борджиа и недостойные Борджиа, – продолжил Микель. – Альфонсо де Борджиа, который впоследствии стал Папой Каликстом III, был порядочным Борджиа. У него было доброе сердце, и, кроме того, он обладал выдающимися способностями. Родриго де Борджиа, наш нынешний Папа, возможно, является еще лучшим Папой, иногда слишком хорошим, и вам не следует верить всей той клевете, которую враги, не способные навредить ему, обрушивают на него. Эта клевета достигает чудовищных размеров. А на самом деле это добрейший человек, преданный своей семье. Однако его большим недостатком, если не сказать грехом, является чрезмерная любовь к своему потомству.
Старший из его сыновей, предыдущий герцог Гандийский, герой битвы за Гранаду, был достойным Борджиа, таким же, как Цезарь и Лукреция. В противоположность ему, Джоффре, его младший брат, – это несчастный бесхарактерный подросток. Думаю, Папа подозревает, что это не его сын: когда он родился, чувства Папы к Ванноцце уже практически угасли, и вполне возможно, что она обманула его. Во всяком случае, ребенок получился таким же, как ее мягкотелый муж. Однако Александр VI всегда относился к нему как к собственному сыну и женил на княгине.
– Ну да, на Санче Арагонской, княгине де Сквиллаче, – пробормотал Жоан.
– Но худшим из всех был Хуан, – продолжил валенсиец, не придав никакого значения комментарию книготорговца. – Его отец, ослепленный любовью, не желал ничего знать о его похождениях и даровал ему новые и новые титулы. Уже в Барселоне я понял, что это самодовольный сумасброд, но не особенно обеспокоился этим, поскольку он находился в Гандии. Когда отец призвал его в Рим, чтобы провозгласить папским знаменосцем, я подумал, что этот субъект погубит Ватикан и семью. Он был отважным, однако, как я и предполагал, не обладал способностями военачальника, что и доказало сражение с семьей Орсини. Более того, как я опять-таки предполагал, он оказался плохим политиком, не способным проявить проницательность и быть убедительным в случае с кардиналом Сфорцей. Именно поэтому мне пришлось убить этого умника секретаря. Но хуже всего было то, что Хуан превратился в проходимца, у которого мозги находились в штанах. Он возжелал обладать всеми красивейшими женщинами Рима, независимо от того, чьими они были женами, и число наших врагов постоянно росло. Пределом всему стала его наглость сделать публичной свою связь с женой брата, а впоследствии эта безумная выходка, когда он изнасиловал твою Анну. Подобное поведение недопустимо по отношению к товарищу по оружию. Так нельзя поступать, если речь идет о членах нашего клана, каталонцах, каждому из которых ты должен доверять настолько, что в любой момент можешь повернуться к нему спиной, чтобы вместе противостоять врагу. Если бы он убил тебя после того, как изнасиловал твою жену, то хотя бы продемонстрировал минимум здравого смысла, но Хуан не оказался способным даже на это. Его наслаждение крылось в твоем унижении, он хотел, чтобы ты жил с этим чувством понесенного бесчестия и муки. Глупец!
