— У нас кольца вроде не пропадали.
— Наверное, еще откуда-то.
— В нашем райотделе взяли?
— Нет! В милиции аэропорта.
Игумнов достал материалы об исчезновении обеих женщин. Одна из заявительниц писала:
«Прошу разыскать мою дочь — Старкову Лилю Владимировну, которая вылетела 6 июня вечером из Воронежа. До Москвы она долетела, о чем дала нам телеграмму из аэропорта. Дальше ей надо было ехать электропоездом. Что с ней произошло в пути — мы ничего не знаем. Очень волнуемся. Девочка наша — скромная, застенчивая. Раньше никуда одна не ездила. Я мать, у меня семеро детей…»
Розыск пропавших без вести не влиял на процент раскрываемости. Но заявление Старковой пришло сразу после другого — аналогичного — от мужа Зубрун. Его жена также вылетела из Воронежа в Москву и пропала после приземления в аэропорту.
Это свидетельствовало о сложности оперативной обстановки. Оба заявления были принесены в жертву идолу высокой раскрываемости.
«Пр. переговорить. Картузов» — значилось на приколотой к вырванному из ученической тетради листку записке. Даты не было. Начальство соблюдало десятки предосторожностей, чтобы не оказаться замешанным.
У Картузова был нюх на документы, за которыми обычно следовал хвост. Второе заявление он сунул Игумнову у себя в кабинете.
— Какая-то чепуха. Девчонка уехала, не добралась к месту. Может, сейчас уже дома. — На заявлении не было входящего номера. — Не надо лишней волокиты.
Начальник канцелярии, многоопытная дама, годившаяся по возрасту Игумнову в матери, внимательно читала почту и регистрировала лишь самую безобидную и о преступлениях, совершенных вне территории обслуживания. При этом она ни разу не обманулась в прогнозах, хотя и не имела специального образования.
Остальная почта шла без регистрации на стол начальства и расходилась с записками — «Пр. переговорить», «Разберитесь». Без дат.
Игумнов машинально перечитал телеграмму:
«Татьяна Зубрун монтажница временно прописана Москве общежитии убыла рейсом 541 28 мая месту назначения не прибыла организуйте розыск сообщите Куйбышев воинская часть Зубрун А. Н. сверхсрочник».
Было ясно:
«Ни та, ни другая женщина уже не вернутся никогда!»
Отдел не спал. Игумнов снова отметил присутствие обэхээсэсников с линии, они сидели гуртом в учебном классе — единственном помещении, не имевшем телефона.
«Чтобы не смогли предупредить, если среди них есть предатель…» — ОБХСС по какой-то причине задержал начало операции.
— Генерал звонил… — Егерь отвел Игумнова в сторону, зашептал почти беззвучно: — Дал команду готовить представление. Тебя к Красной Звезде. Старшему сержанту — «За отличную службу». Качана к деньгам…
Говорилось это неспроста. Дежурный сразу перешел к делу.
— Сейчас генерал приедет. Потом те, из комитета. А тут заявительница… Черт принес!
Деликатные проблемы решались, как правило, руками розыскников.
— В чем суть? Что-нибудь серьезное?
— Да нет. Кража из автокамеры. Вещей — кот наплакал. Единственно — французская косметика.
— Подозреваемые есть?
— Какой-то мужчина вертелся. Мог подсмотреть шифр… Давай Качан с ней поговорит?
Он предлагал Игумнову подставить вместо себя Качана. Заодно и вместо него.
Егерь знал, конечно, что Игумнов на это не пойдет.
— Она тут? Зови.
Дежурного устраивал и такой вариант. Присутствие старшего по должности — Игумнова — автоматически снимало ответственность с младшего — Егеря.
— Женщина! У которой вещи украли! — заорал он в предбанник. — Зайдите!
Игумнов увидел простоватое доброе лицо. Широкое платье указывало на позднюю беременность.
Ей не приходило в голову, что здесь, в милиции, ее тоже собираются обмануть.
История повторялась.
— Там у меня ничего особенного… — Она застеснялась. — Только косметика вот…
— Приметы человека, который стоял рядом, вы запомнили? — спросил Егерь.
— Невысокенький. Черный. Один глаз меньше другого…
«Примета хорошая… — подумал Игумнов. — Этот выплывет…»
Картузов был в дежурке, но в разговор не встревал. Потерпевшая могла написать жалобу о том, что в разборе принимал участие и начальник милиции.
Он понимал, что происходит, поэтому рукой подозвал Игумнова.
— Нам эта кража не нужна! И так пролетели с раскрываемостью. Кстати… С новым замом, с Цукановым, будь осторожнее. Он не сработался с начальником отдела на Окружном. И они его обменяли… — Вокруг царила атмосфера общей подозрительности. — У меня есть данные, что он записывает фамилии и адреса потерпевших, которые к нам обращаются…
— Меня беспокоят эти женщины с воронежского самолета… Их уже трое!
— Это не идет в раскрываемость, за них нас не бьют!
— Зачем же вы при нем шифр набрали, если заподозрили, что он жулик?! — Егерю не надо было объяснять, за что начальник отдела выговаривает начальнику розыска.
— Так ведь не знаешь, кто он! — Женщина с сожалением посмотрела в сторону отошедшего Игумнова.
— Все равно, что бросить чемодан и уйти! А потом предъявлять: «Ищите мои вещи!»
Спектакль этот проигрывался в день по нескольку раз.
— Так я говорю?
— Так.
Она приуныла. Лосев бросил ей кость:
— Конечно, преступник мог побояться ехать ночью с чужими вещами. Могут остановить — проверить…
Потерпевшая услышала обнадеживающие нотки.
— Мог поставить в камеру хранения. А завтра приедет и возьмет. Гарпец!.. — Младший инспектор, маленький, жуликоватый, уже ждал в коридоре. — Зайди!.. Сейчас пройдешь с этой женщиной по камерам хранения ручной клади. Все осмотрите.
— Понял…
Дежурный вновь обратился к потерпевшей:
— Потом проедете с этим товарищем на Курский. Посмотрите там… — Прием был отработан.
На Курском было до сорока камер хранения. В шесть утра другой инспектор должен был везти ее на Казанский. А там Ярославский, Ленинградский. К обеду, оставшись без ног, ей предстояло полностью дойти до кондиции — самой отказаться от всяких претензий.
— Большое вам спасибо!
— Можно ехать, товарищ дежурный? — Младший инспектор знал свою задачу не хуже Егеря.
Игумнов плюнул на советы Картузова, подошел к потерпевшей.
— Если на нашем вокзале их нет, дальше все напрасно. Дайте ваш адрес. Если косметика всплывет — я сообщу…
Это было то честное, что он мог сегодня для нее сделать. Известное учение вождя о неотвратимости наказания оборачивалось его последователями со стороны, которую невозможно было предвидеть — отказом регистрировать преступления, по которым не обеспечивалось наступление кары.
