Лелия поморщилась.
— Он даже забыл бы прийти в больницу, когда бы она рожала! — настойчиво продолжал я развивать тему в ответ на ее молчание. — Ты только посмотри на него: здоровый неуклюжий бык.
— Если бы ты был похож на него, я бы тебя выставила через неделю.
— Но ведь это я шут гороховый, у которого не хватает ума запомнить про ребенка. Только не забывай, что у меня опухоль мозга. Ну ладно, давай все-таки свалим отсюда в какое-нибудь более романтическое место. На ветряную мельницу где-нибудь в Норфолке[44], например. Подумай только, в Норфолке! Можно пожить в пляжном домике на берегу моря. А можно и в отеле поближе к Лондону, черт с ними, с деньгами! Поедешь со мной?
— Поживем, увидим. — Она отвернулась. Когда повернулась обратно ко мне, я встретил ее поцелуем. Мы опять обнялись, я подлил еще вина.
— Попробуй. Чуть-чуть можно. Попробуй его у меня на губах, — сказал я и поцеловал ее. — Давай еще раз, — на этот раз я набрал в рот вина и попытался процедить его сквозь губы ей в рот. Но она чуть не подавилась и засмеялась, так что вино оказалось у меня на ногах. Несколько капель я слизнул у нее с подбородка. Она закашлялась, закачала головой, я попробовал повторить эту процедуру, но она отпихнула меня. Потом попробовала меня пощекотать, чтобы заставить меня прыснуть, но я успел проглотить вино. Откашлялся, захохотал. Потом мы стали шепотом обсуждать присутствующих, используя язык намеков и полувзглядов, который никто, кроме нас самих, не понял бы. Вот у кого-то одежда просто мрак, вот кто-то скрытый гомосексуалист, а вот кто-то пытается сделать вид, что настоящий богач, хотя у самого за душой ни гроша. Наш странный язык позволял нам обсуждать даже того, кто сидел рядом с нами, не боясь быть услышанными.
Я часто думал, что, если бы нас попросили объяснить коды и знаки, которые как-то незаметно, сами по себе выработались у нас за все те годы, что мы были вместе, мы бы не знали, что ответить. И если бы случилось такое, что нас бы разлучили (скажем, какие-нибудь инопланетяне), то и через десятилетия нам, чтобы узнать друг друга, хватило бы полуслова из нашего лексикона, какого-нибудь незначительного жеста из секретного арсенала наших условных знаков, например гибридов разных животных или животных и людей, которые появлялись на свет Божий по ночам, когда мы хотели спать. У этих существ, не имеющих ничего общего с сексуальными отношениями, были свои голоса. Так, существовала полулошадь-полубелка по имени Пеструшка, она рождалась, когда Лелия изображала голосом ржание, переходила на странные отрывистые звуки, если начинала возиться в гнезде или есть предложенные орешки. Но она не обладала каким-либо более или менее сформировавшимся характером. В нашей ванной несколько месяцев обитал говорящий головастик, пока мы не забыли про него, когда я каким-то образом превратился в пушистого полутигра-получеловека по имени Пирр, разговаривающего солидным голосом, похожим на голоса актеров сороковых годов, и живущего в собственном огромном мире, в котором было место и доброму укротителю, и целой компании друзей-циркачей, и любимым кушаньям, согласованным со строгой диетой, были у него даже собственные песни. Впрочем, чаще всего мы общались ослиными звуками. Когда она звонила по телефону, я часто вместо обычного «алло» кричал в трубку «иа», а она то и дело поминала мои копыта и называла ужин овсом. Каждые несколько месяцев у нас как будто раскрывались глаза и мы начинали видеть себя со стороны и тогда уж хохотали до упаду.
Я тихонько иакнул ей на ухо и поцеловал. Мимо нас прошла Катрин. Она по-прежнему не замечала меня, садистка забулдыжная. Я насторожился.
Она прошла на другую сторону комнаты, чтобы поменять в проигрывателе компакт-диск.
— В туалет схожу, — сказал я Лелии, и даже эта крошечная ложь (ничто по сравнению с лживым миром, в котором я обитал в последнее время), соскочив с моих губ, причинила мне адскую боль.
Я медленно пересек комнату, остановился, постоял и нерешительно шагнул к Катрин.
— Катрин, мы можем поговорить? — обратился я к ней.
— Не сейчас, — холодно бросила она.
Такой пренебрежительный тон был неприятен.
Я посмотрел на Лелию, она оживленно болтала с какой-то подругой. Чувство страха оттого, что могу потерять ее, снова наполнило душу.
— Пожалуйста, — попросил я Катрин.
— Я не хочу об этом говорить, — отрезала она и пошла по своим делам. Я двинулся за ней.
— Послушай, — крикнул я ей вдогонку, когда она стала подниматься по лестнице.
— Что? — она остановилась на верхней ступеньке и обернулась ко мне с таким выражением на лице, какого я никогда раньше не видел.
Я взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступени. Кельт в гневе был страшен.
— Послушай, — заговорил я приглушенным голосом, оглядываясь вокруг, не видит ли кто. — Я сделал глупость. Я по-настоящему раскаиваюсь.
— Ты это должен говорить не мне, — раздраженно бросила она.
— Я знаю, знаю, — взволнованно зашипел я, примирительным тоном стараясь успокоить ее. — Слушай, Катрин, я… облажался. Но это никогда не повторится, ты же это знаешь.
— Не повторится?
— Никогда. Давай просто это обсудим. Прошу тебя… прошу тебя, не надо…
— Я не хочу говорить на эту тему, — с нескрываемым отвращением сказала она.
— Но…
— Я звонила ей, чтобы рассказать, но на мои звонки она не ответила. Теперь выяснилось, что она беременна. И я не хочу ее расстраивать, — с этими словами она развернулась и вошла в спальню.
— Катрин! — вырвалось у меня, когда мысль о спасении вспыхнула у меня в голове, затмив страх, но Катрин захлопнула за собой дверь. В наступившей гробовой тишине я просто-напросто не решился постучать. Постоял так минуту, ощущая, как на меня накатывает чувство благодарности или даже какого-то уважения.
Нашел туалет, стоя над унитазом, испуская длинную струю мочи, глубоко вздохнул. Ощущение было такое, будто живот или желудок (в общем, какие-то внутренности, изъязвленные и перекрученные) были разодраны на клочки. Я стоял, не шевелясь, медленно прокручивая в голове мысль о том, что Катрин решила не ставить Лелию в известность о моем преступлении. «Спасибо, Катрин, спасибо, Катрин», — как безумный, повторял я. Прислонился лбом к стене, зацепив ухом картину в рамке, которая от этого тревожно закачалась. В ту секунду я был готов кричать от радости и неуместного чувства признательности. Пару раз ударил кулаком черно-белую плитку на стене, надеясь, что, может быть, случайно мне удастся расколоть дорогой кафель и упиться ощущением боли. У меня появился второй шанс. Когда-нибудь, когда ребенок уже родится, я найду способ признаться Лелии, что пару раз обнимался с другой женщиной, покончу с прошлым и заживу счастливо. А пока постараюсь, очень постараюсь не встречаться с Сильвией. Буду держаться от нее на расстоянии при помощи старых проверенных методов: работы ее буду передавать ассистенту, о личных контактах не может быть и речи. При случайных встречах буду любезен и краток. Перед тем как жестко взяться за переделку внутреннего мира, я позволил себе последний раз с тоской подумать о Сильвии: пошептал ее имя в кафель, чувствуя, как дыхание концентрируется на его гладкой поверхности и возвращается ко мне легкой теплой волной. Так я простоял несколько долгих секунд, и громкая музыка, идущая откуда-то снизу, отдавала в ноги.
