Книга HHhH - Лоран Бине

122

Благодаря радио и газетам новости из Протектората долетают до Лондона очень быстро. Сержант Ян Кубиш слушает рассказ друга-парашютиста о ситуации в родной стране. Убийства, убийства, убийства… А что еще? С тех пор как Гейдрих в Праге, каждый день там – день траура. Вешают, пытают, депортируют. Какие чудовищные подробности так ошарашили Яна Кубиша сегодня? Почему он, подобно китайскому болванчику, качает головой и повторяет: «Как такое возможно? Как такое возможно?»

123

Я съездил в Терезин – всего однажды. Мне хотелось увидеть место, где умер Робер Деснос[182]. Он прошел через Освенцим, Бухенвальд, Флоссенбург и Флёху. После изнурительных маршей смерти[183], в последнем из которых поэт подцепил тиф, он оказался в Терезине. Концлагерь был освобожден 8 мая 1945 года, а Деснос умер 8 июня – умер, как жил, свободным, на руках юных медсестры и медбрата, поклонников его творчества. Вот еще одна история, из которой мне хотелось бы сделать книгу. Молодых людей звали Алена и Йозеф.

Терезин, по-немецки Терезиенштадт, был «крепостью, построенной австрийской императрицей для защиты богемского четырехугольника от посягательств прусского короля Фридриха II». Что за императрица? Не знаю. Я позаимствовал понравившуюся мне фразу у Пьера Вольмера, спутника Десноса в скитаниях по лагерям и свидетеля его последних дней. Мария-Терезия? Ну да, конечно: Терезиенштадт, город Терезии.

В ноябре 1941 года Гейдрих приказал превратить гарнизонный городок в гетто, а часть бывшей крепости отделить и сделать из нее тюрьму гестапо.

Но это не все – далеко не все, что надо сказать о Терезине.

Терезин не был таким же гетто, как другие.

Терезин был для властей местом временного пребывания евреев – до окончательного решения их судьбы, своего рода пересылочным концлагерем, это понятно: согнанные сюда евреи ожидали отправки на восток – в Польшу, в страны Балтии. Первый состав с узниками ушел в Ригу 9 января 1942 года; тысяча человек, пятьсот из них выжили. Второй, неделю спустя, тоже в Ригу; тысяча человек – шестнадцать выживших. Третий в марте: тысяча человек – семь выживших. Четвертый: тысяча человек – выжили трое. И в общем-то, нет ничего особенного в этом последовательном приближении к ста процентам – ужасающем симптоме прославленной немецкой результативности.

Депортация идет своим ходом, а Терезинское гетто тем временем служит Propagandalager: образцовым, «витринным» – так еще его называли – лагерем для иностранных наблюдателей, и его обитатели должны производить самое что ни на есть приятное впечатление на представителей Международного комитета Красного Креста.

В Ванзее Гейдрих объявляет, что некоторым категориям немецких евреев – удостоенным наград ветеранам Первой мировой войны, лицам старше шестидесяти пяти лет, Prominenten – крупным специалистам и видным деятелям в какой-либо области, слишком известным, чтобы исчезнуть внезапно и бесследно, – будет временно сохранена жизнь. Их поместят в Терезин, будут содержать во вполне приличных условиях, и это поможет успокоить немецкую общественность, к 1942 году все-таки несколько ошеломленную чудовищной политикой, которой она не переставала аплодировать начиная с 1933-го[184].

Для того чтобы Терезин мог служить алиби, надо, чтобы евреи выглядели так, будто с ними хорошо обращаются. Вот почему нацисты разрешают проживающим в гетто самоуправление и более или менее активную культурную жизнь: поощряются спектакли, занятия искусством – конечно, под бдительным оком эсэсовцев, которые ко всему еще и требуют, чтобы на лицах евреев сияли улыбки.

Представители Красного Креста, на которых инспекционные визиты произведут самое благоприятное впечатление, оставят в своих докладах весьма положительные отзывы о гетто в целом, о его культурной жизни, об отношении к узникам. Между тем из 140 000 евреев, проживавших в Терезине во время войны, выживет всего 17 000. Милан Кундера напишет о них:

«Евреи Терезина не питали иллюзий, они жили в преддверии смерти, и их выставлявшаяся нацистской пропагандой напоказ культурная жизнь служила всего лишь алиби. Следовало ли жителям гетто отказаться от предложенной им обманчивой и шаткой свободы? Они сами более чем ясно ответили на этот вопрос – своей жизнью, своим творчеством, своими выставками, своими квартетами, своими любовными историями, всей палитрой своей жизни, которая имела несравненно большее значение, чем жуткая комедия, разыгранная их тюремщиками. Такова была их ставка». И добавит на всякий случай: «Такой же должна была быть и наша».

124

Президент Бенеш сильно встревожен, и не надо быть шефом разведслужбы, чтобы это заметить. Лондоном беспрестанно оценивается вклад, сделанный теми или иными подпольными движениями оккупированных стран в условиях войны, и там видят, что в то время как во Франции в результате осуществления плана «Барбаросса» коммунистические группы становятся все активнее, и это идет стране на пользу, в Чехии сопротивление постепенно сходит на нет. С тех пор как власть в стране перешла к Гейдриху, чешские подпольные организации одна за другой проваливались, а в те немногие, что еще оставались, неизбежно проникали гестаповцы. Все это делает позицию Бенеша крайне уязвимой: сейчас, даже в случае победы, Англия и слышать не захочет о пересмотре Мюнхенских соглашений, а это означает, что Чехословакия будет восстановлена в границах, определенных в сентябре 1938 года, то есть без Судет, следовательно, ни о какой первоначальной территориальной целостности и говорить будет нечего.

Срочно требуется что-то делать! Полковник Моравец выслушивает горькие жалобы своего президента. До чего же это унизительно – когда англичане настойчиво сравнивают апатию чехов с патриотизмом французов, русских, даже югославов! Та к не может продолжаться!