Несмотря на отсутствие контракта и на то, что по прибытии мне пришлось уволить импресарио (снова!), я спустя пять дней дебютировала на сцене в «Школе злословия» Шеридана. Я знала роль леди Тизл, а местная труппа помнила пьесу.
Билеты по скандально высокой цене в пять долларов, то есть в пять раз дороже, чем в любом самом изысканном театре Нью-Йорка, разобрали мгновенно. Одна лишь премьера принесла в театральную кассу почти пять тысяч. Калифорния поистине была сказочной страной быстрого обогащения, и деньги за выступление тут платили немалые.
Пока труппа разучивала роли в моей фирменной пьесе «Лола Монтес в Баварии», я развлекала публику ролью немой русской сироты в водевиле Скриба «Ольга» и своей тарантеллой.
Калифорнийские критики сочли, что мои юбки ниже, а таланты выше, чем они ожидали, и баварская пьеса прошла на ура. Один критик даже сказал… так, где у меня эта вырезка из газеты… «Пьеса показывает Лолу игривой, капризной и безрассудной женщиной с добрыми намерениями, а не хитрым дипломатом и циничным лидером, каким ее обычно считают. Она увещевает короля с энтузиазмом республиканца-недоучки. История делает ей куда больше комплиментов, чем собственная пьеса».
Но разве не такой все хотели меня видеть? Флиртующей с революцией, в танце прокладывающей себе путь по опасному льду дипломатии. Достойная история не обещает хорошей пьесы. Ну или хорошей выручки. «Лола Монтес в Баварии» принесла мне шестнадцать тысяч долларов за первую неделю, и я обрела почти столько же друзей.
Да здравствует Калифорния!
Я пыталась уговорить дорогого Мишку, очаровательного скрипача, которого даже одно время поддерживал Финеас Барнум, организовать труппу для сольных выступлений, чтобы поехать в городки поменьше и на прииски, где пьесу в полном объеме просто невозможно поставить. Мишке я призналась, что собираюсь выйти замуж за Патрика Халла, с которым познакомилась на «Северянине» по дороге сюда. Злые языки сказали бы, что я привожу новых любовников и мужей из каждой поездки. Возможно; просто на суше я постоянно перемещаюсь с места на место, и у меня нет возможности подольше пообщаться с каким-то одним мужчиной.
– Зачем тебе замуж? – спросил Мишка. – Мне кажется, ты нашла источник молодости, который в разгаре лета плещется под чудесным светом твоих неповторимых глаз, напоминающих утренние звезды. По-моему, никто из мужчин никогда не сможет тебе соответствовать.
– Он потрясающий, мой дорогой Мишка, – ответила я ему. – Огромный, рычащий лев-ирландец. Красивый, и с ним мне весело. Честно говоря, я наслаждаюсь компанией мужчин, даже если они не придают особого значения любви. Халл сделал из меня настоящего Бенджамина Франклина, взял меня в редакцию «Сан-Франциско виг» и научил набирать газетный текст. (Я потом еще поражу своих друзей в Нью-Йорке этим талантом.) Я устала от постоянных переездов. Эта страна закатов представляет собой нечто большее, чем просто обилие золотых жил в земле. Я могу здесь поселиться, родить детей! Не смейся, Мишка! Не вечно же мне вести кочевую жизнь театральной актрисы!
Я прибыла в Сан-Франциско в начале мая, а к началу июля уже вышла замуж. Католическая церемония началась с того, что я поднесла две вазы с белыми шелковыми розами Деве Марии. Итак, Мария Долорес Элиза Розанна Ландсфельд Хилд (как я стала себя именовать после того, как вышла замуж во второй раз, за Джорджа Хилда, красивого, но слабого молодого человека, прижатого тетушкой к ногтю), сочеталась браком в третий раз и стала миссис Халл. Мы отпраздновали наш союз тортом, пирожными и сигарами! Мы с супругом перебрались к подножию сьерры, поскольку горные цепи напоминали мне о Гималаях, которые в детстве я видела в Шимле, и о прекрасных Альпах в любимой мною Баварии. Я не могла пожелать лучшего места для рождения ребенка.
К сожалению, счастье продлилось лишь два месяца, поскольку вскоре после того, как новоиспеченный супруг продал свою газету, стало совершенно ясно, что Халл намерен жить на мои деньги, а потому я вынуждена была выставить его за дверь. Развод? Я не могла в это поверить и, путешествуя инкогнито, снова подписывалась фамилией второго мужа, Хилда.
Разумеется, я сказала отцу Фонтейну, который проводил церемонию нашего бракосочетания, что мне двадцать семь, и ни словом не упомянула о нерасторгнутом браке с лейтенантом Джеймсом. По законам Англии меня, возможно, упекли бы за решетку навечно, но тот брак давно уже потерял всю законную силу в моих чувствах и мыслях. Дело давно минувшее!
Я не призналась, что мне тридцать два года и что я старше жениха. Мужья приходят и уходят, а факты официально протоколируются. У газетчиков есть пренеприятная привычка рыться в прошлом, отыскивая компрометирующие сведения, а вопрос возраста их всегда интересует…
Глава двадцать первая
Слишком много Поттеров
Я с большим нетерпением жду возвращения в Нью-Йорк, поскольку это единственный город в Америке, где я хотела бы жить…
Из письма Лолы Монтес
Если бы кто-то сказал мне, что однажды я приеду в Нью-Йорк, чтобы отыскать мать моей подруги Ирен Адлер Нортон…
И если бы этот человек поведал мне, что в ходе расследования придется идти к епископу местной церкви и задавать ему вопросы о самой безнравственной авантюристке в мире…
Если бы тот же самый человек сообщил, что желание навестить священника епископальной церкви будет продиктовано необходимостью уточнить сведения, найденные в «морге», то есть в архиве одной из нью-йоркских газет… что ж, я бы трижды назвала его лжецом.
Увы, никто не предупреждал меня о грядущих злоключениях, а потому винить мне некого, кроме как саму себя и мою беззастенчивую компаньонку, которая готова была ввязаться в любую самую абсурдную ситуацию и превозмочь ее с помощью одной лишь напускной храбрости.
После этого вполне благопристойного визита мы совершили еще одну экспедицию к дракону, охранявшему архив «Нью-Йорк геральд». Он приветствовал наше возвращение в его тусклые подземные владения с некоторой дьявольской радостью.
Когда Ирен сказала, что мы ищем сведения о епископе Поттере, который служил в епископальной церкви в 1861 году, мистер Уимс снова провел нас по лабиринту проходов, не переставая кудахтать:
– Епископом теперь интересуетесь? Это вам в церковный отдел, где все конфессии соседствуют бок о бок, что в жизни редко увидишь. На одной, так сказать, церковной скамье.
Когда мы наконец остановились, его морщинистая рука, усеянная пигментными пятнами, махнула в сторону ряда полок, который казался длиннее, чем неф огромного собора. Сердце у меня екнуло, потом я чихнула.
– Будьте здоровы, мэм. Это все бумажная пыль. Ну, еще и всякие долгоносики, пауки и прочая гадость, что здесь обитает. Не удивлюсь, если вы вдохнули лапки дохлого паука. Да и сами газеты та еще дрянь. Типографская краска осыпается. Страницы гниют и крошатся, и это привлекает грызунов.
Теперь меня затошнило.
– Это не подходящее место для леди – я про газеты вообще, – даже редакция наверху, не говоря уже о подвале. – Он заговорил пронзительным голосом странствующего проповедника, жаждущего предостеречь свою паству.
