Эта отдаленная перспектива представлялась слабым утешением. Чем больше Кейти думала о случившемся, тем больше огорчалась. Она теряла не только возможность – вероятно, единственную в ее жизни – увидеть Швейцарию и Германию, но и многое другое, менее значительное. Теперь они должны были плыть домой на незнакомом корабле с незнакомым капитаном, а не на «Спартаке», как планировали прежде, и сойти на берег им предстояло в Нью-Йорке, где никто не будет ждать их, и лишиться удовольствия войти в Бостонский залив и увидеть на пристани Розу, которая обещала их встретить. Более того, им предстояло жаркое лето в Бернете вместо прохладных альпийских долин, и дом Полли сдан чужим до октября. Ей и Эми придется поселиться где-то в другом месте, возможно даже не в самом Бернете. Боже мой, как жаль! Как ужасно жаль!
Затем, когда прошло первое потрясение и замешательство, появились другие мысли, и, осознав, что через три, самое большее четыре, недели ей предстоит увидеть папу, Кловер и остальных дорогих ее сердцу домашних, она почувствовала себя такой счастливой, что едва могла ждать, когда же настанет это время. В конце концов, в Европе не было ничего столь же замечательного.
«Нет, я не грущу, – говорила она себе, – я рада. Бедная Полли! Неудивительно, что она так боится после всего того, через что ей пришлось пройти. Надеюсь, я не выказала ей раздражения. И это очень приятно, что лейтенант Уэрдингтон проводит нас до самой Генуи».
Следующие три дня прошли в заботах. Не было больше поездок в гондолах, кроме как по делам. Все покупки, которые они откладывали на будущее, следовало сделать сейчас, а также упаковать чемоданы. Каждый вспомнил о последних поручениях и заказах домашних. Были постоянные уходы, приходы, суета, беспорядок, и среди всего этого то и дело выскакивала бурно радующаяся Эми и требовала от всех ответа: разве они не рады, что возвращаются в Америку?
Кейти так еще и не купила подарок для себя на деньги старой миссис Реддинг. Она все выжидала, думая, что увидит что-нибудь еще более соблазнительное в следующем месте, куда они приедут. Но теперь, сознавая, что «следующих мест» уже не будет, она решила не ждать и с сотней франков в кармане отправилась на главную торговую площадь Венеции, чтобы выбрать что-нибудь из великого множества продающихся там вещей. В одном из магазинов, продающих безделушки, ее внимание еще накануне привлек браслет из старинных римских монет, и она направилась прямо туда, задержавшись по пути лишь для того, чтобы купить кувшин из бледно-голубого переливчатого стекла для Сиси Слэк и проследить за тем, как его аккуратно упакуют в морские водоросли и мягкую бумагу.
Цена браслета оказалась несколько выше, чем она ожидала, и пришлось довольно долго торговаться, чтобы запросы продавца снизились до той суммы, которую она могла потратить. Она только что добилась успеха и отсчитывала деньги, когда появились миссис Эш и ее брат, заметившие Кейти с другой стороны площади, где они покупали фотографии в одном из магазинов. Кейти показала им свою покупку и объяснила, что это подарок.
– Конечно же, я никогда не смогла бы так хладнокровно пойти и купить браслет для себя, – сказала она со смехом.
– Прелестный магазинчик, – заметила миссис Эш. – Интересно, сколько стоит эта старинная цепочка для пояса, на которой подвешены бутылочки для духов.
Цена оказалась высокой, но миссис Эш была уже довольно хорошо знакома с магазинным итальянским, состоящим главным образом из нескольких слов, повторяемых много раз, и вскоре цена упала под воздействием ее настойчивых troppo и molto caro[140], сопровождаемых пожатиями плеч и удивленными взглядами. В конце концов она купила цепочку менее чем за две трети первоначально запрошенной суммы. Когда она положила сверток в карман, брат сказал:
– Если ты уже сделала все покупки, Полли, не прокатиться ли нам в последний раз по каналу?
– Кейти, наверное, могла бы поехать, но я не могу, – ответила миссис Эш. – К шести мне обещали принести перчатки из магазина, и я должна быть дома, чтобы заплатить за них. Возьми Кейти в Лидо[141], Нед. Самый подходящий вечер для прогулки по воде, и закат обещает быть великолепным. Вы ведь не заняты сегодня, Кейти, не правда ли?
Кейти не была занята.
Миссис Эш повернулась, чтобы покинуть их, но вдруг резко остановилась.
– Кейти, взгляните! Ну не прелестная ли картинка? «Картинкой» была Эми, пришедшая на площадь в сопровождении миссис Свифт, чтобы покормить голубей у собора Св. Марка, что было одним из ее любимых развлечений. Эти красивые птицы – баловни всей Венеции – так привыкли к ласкам и вниманию незнакомых людей, что стали совершенно ручными. Эми в тот момент, когда ее увидела мать, сидела на мраморном парапете с одним голубем на плече и двумя другими на коленях, усыпанных крошками, а еще несколько птиц кружило над ее головой. Она смотрела вверх и звала их нежным голосом. Солнечные лучи падали на ее головку, заставляя блестеть маленькие пушистые завитки волос. Голуби, один за другим, опускались на мостовую; их жемчужные, серые, розоватые и белые перья, их алые ножки и золотистые колечки глаз создавали впечатление движущегося беспорядочного смешения красок, когда все они прыгали, порхали, ворковали вокруг девочки, не пугаясь даже ее звонкого смеха. Рядом стояла миссис Свифт, бдительная и суровая, но довольная.
Мать наблюдала со слезами счастья на глазах.
– Только подумайте, Кейти, где была она несколько недель назад, и посмотрите на нее теперь! Смогу ли я когда-нибудь в полной мере возблагодарить Господа?
Она порывисто сжала руку Кейти и отошла, то и дело оборачиваясь, чтобы еще и еще раз взглянуть на Эми и голубей, а Нед и Кейти в молчании подошли к пристани и сели в гондолу. Это был великолепнейший венецианский вечер с покачивающими и убаюкивающими серебряными волнами под розово-опаловым небом, и ощущение того, что это их последняя прогулка по этим волшебным водам, заставляло смотреть на каждый миг как на вдвойне драгоценный.
Я не могу точно сообщить вам, что сказал Нед Уэрдингтон Кейти во время этой прогулки или почему на то, чтобы сказать ей это, ему потребовалось так много времени, что они возвратились домой лишь после того, как село солнце и на небо вышли звезды, чтобы взглянуть на оживленные, сияющие лица этих двоих, отраженные в воде Большого канала. Да и никто не может сообщить, так как никто не слышал, кроме Джакомо, смуглого гондольера в желтой куртке, но так как он не понимал ни слова по-английски, то не мог и повторить, о чем они говорили. Впрочем, венецианские лодочники отлично знают, что это означает, когда джентльмен и леди, оба молодые, находят много такого, что им нужно сказать друг другу приглушенными голосами под навесом гондолы, и так медлят, прежде чем дать распоряжение возвращаться, и Джакомо, испытывая глубокую симпатию к ним, греб так тихо и держался так незаметно, как только мог, – проявление такта, отмеченное вознаграждением в виде большой монеты, которой лейтенант Уэрдингтон на пристани «посеребрил ему руку».
