Но я не о личном. Вышло так, что, вопреки ожиданиям, мне пришлось оказаться в той самой мазурской глухомани. Нет, не по службе. В сорок шестом я случайно узнал, что Ружицкий так там и остался, его назначили начальником как раз создававшегося повятового управления УБ. Позвонил при случае, с тех пор, хоть и не особенно часто, но перезванивались. А в августе наступил очередной отпуск. Вот что было хорошее на польской службе — ежегодные отпуска. За войну я и забывать стал, что они бывают…
В первый свой отпуск, будучи еще холостым, я съездил в Тулу — все же родной город. Кое-кого из старых знакомых встретил. В последующие годы, когда дитенок подрос, с женой и с ним ездили на курорт в Советский Союз. Главным образом на Черное море. Но в августе сорок седьмого сынишке было только два с половиной месяца, даже еще не ползал, и мы с женой решили, что не стоит тащить кроху в дальнюю поездку, остаемся в Польше.
И у жены, и у сына все обстояло нормально — и я, черт меня дернул, решил выбраться на пару дней в те места — Ружицкий сам приглашал…
Поехал, понятно, не в мундире — железная дорога на некоторых участках была неспокойной, аковцы порой нападали и на поезда. Одинокий офицер в полной форме, с «вороной» на фуражке (это они так именовали орла без короны), в случае чего стал бы первой мишенью. В лесу у меня были бы неплохие шансы — но не у заблокированного в вагоне…
Поразмыслив, я решил предстать в облике городского охотника: форменная куртка немецкого армейского егеря (удобнейшая одежда, кстати!), бриджи, высокие шнурованные ботинки, тирольская шляпа с фазаньим перышком, разобранная двустволка в чехле. И удостоверение личности с польскими именем и фамилией, где род занятии был указан самый что ни на есть мирный и безобидный: бухгалтер одного из краковских небольших заводиков, ага…
Конечно, и служебное удостоверение я прихватил на всякий случай — но запрятал его в подкладке куртки так, что при поверхностном обыски ни за что не нашли бы. А обыск аковцы, попадись я им, цивильному бы учинили чисто поверхностный: обшарить карманы, охлопать… Во внутреннем кармане куртки лежал служебный «ВИС» — довоенного выпуска весьма даже неплохой пистолет на базе американского «кольта», уж его-то обнаружили бы вмиг, но сам по себе он против меня уликой не был: в те смутные времена куча народ;, таскала при себе нелегальное оружие, и не один только криминальный элемент, такое уж стояло времечко. Ну, а отточенный до бритвенной остроты охотничий нож на ремне и вовсе ни малейших подозрений не вызвал бы — у охотника на поясе ему самое место.
Обошлось. Ранним утром вышел из вагона, добравшись без всяких приключений. День был воскресный, и в повятовом управлении мне сказали, что пан майор у себя дома — а когда я предъявил служебное удостоверение, сразу назвали адрес. Места там по сравнению с кое-какими другими так и остались тишайшими, так-то начальнику не было нужды сидеть на работе и в выходной. Вообще у меня осталось впечатление, что во всем здании не было никого, кроме дежурного: повезло им, сущий курорт, везде бы так…
Дверь мне открыла очень даже симпатичная молодая блондинка — как тут же выяснилось, Витек пару месяцев назад все же женился. Что ж, оставалось за него только порадоваться — время многие душевные раны лечит, в наши с ним годы (он был мне почти что ровесник, разве что месяца на три моложе, тридцати еще не стукнуло) бобылями на всю оставшуюся жизнь обычно не остаются, и это правильно.
Он собрался было накрывать стол, но я, туманно ссылаясь на «некоторые обстоятельства», сказал, что всему свой черед. И попросил у него «джип» без водителя, сказал — черт же дернул! — что должен сначала съездить в ту деревню.
Ружицкий меня тут же повел к ним в гараж, вопросов никаких не задал, только предупредил, чтобы я держал ушки на макушке: в соседнем повяте, километрах в тридцати отсюда, видели трех вооруженных, пробиравшихся лесом, — а ведь прежде тут такие гости не разгуливали. Ну, понятно: аковцев и прочих крепенько прижимали, иные перебирались в места поглуше, где прежде совершенно не водились.
Я пообещал держать ушки на макушке, но особо не беспокоился: даже если на дороге и объявятся супостаты, по одетому вроде меня человеку сразу палить из леса вряд ли станут, разве что тормознут проверить, что за птица. Ну, удостоверение у меня опять в тайничке, номера сам Ружицкий перед тем, как отдать мне машину, заменил на безобидные гражданские (у них там в ящике, как и следовало ожидать, был запасец). Смотришь, и отпустят восвояси безобидного бухгалтера с мирного пивного заводика. А если обернется хуже, опять-таки особой тревоги нет: вряд ли их будет особенно много, стрелять они выучились неплохо — но и только. А я по-прежнему регулярно тренировался и в стрельбе, и в рукопашке, и в прочем, в том числе и в том, что именуется «качанием маятника». Мне бы только из-за руля выбраться — а там, не хвастаясь, еще посмотрели бы, кто кого…
Дорога была немощеная, но хорошая, и тридцать километров я преодолел примерно в полчаса, въехал в деревню. Ружицкий говорил, что особых перемен там не произошло: разве что вновь открыли школу и прислали учителя, еще нового почтмейстера и участкового милиционера, а в остальном без изменений. Собираются провести электричество, но когда это еще будет…
И действительно, практически все за два года осталось, как и было, разве что вывеска на почте висела новая (когда мы здесь стояли, не было никакой, немецкой так и не повесили, посчитав, видимо, что эти унтерменши, да еще в такой глуши, и без почты обойдутся). Ту корчму я нашел легко. Несмотря на ранний час, там, как обычно, сидело четверо заядлых пьяниц.
Сам не знаю, что я хотел выяснить, — и хотел ли вообще. Просто что-то потянуло в те места со страшной силой, вот и все — хотя прежде такого со мной никогда не случалось…
И корчмарь был прежний. Меня он, сразу видно было, не узнал — один раз виделись два года назад, мельком, к тому же я был тогда в советской форме, а не в обличье почти стандартного поляка-охотника. По-польски я все же говорил недостаточно хорошо, чтобы в местах более многолюдных и цивилизованных сойти за поляка, — но вот Мазуры с их диалектом за поляка принять вполне могли…
Взял я куфель, то есть кружку пива, и, как сразу же наметил, бегло осмотрев корчму при входе, подсел к самому старому из четырех. То ли он и в самом деле был уже стариком, то ли казался таковым вследствие регулярного пьянства, кто его там знает. Но выглядел он там самым старым.
Он меланхолично цедил пиво и разговор завязал охотно, хотя говорил медленно, с паузами.
Пан Конрад? Пан его знал? Он, да будет пану известно, умер еще прошлым летом, прямо на улице, неподалеку. Шел себе, вдруг схватился за сердце и упал, а когда к нему подбежали, он уже отошел. Легкая смерть, пане, мне б такую… Дом? Так и стоит заколоченный. Пана Конрада похоронили честь по чести, хоть и он сам, и его отец с матерью, и дед с бабкой были, как это, люторанами, и в костел ходила только его покойная жена, она была местная. Но ксендз, добрейшей души человек, сказал: все же христианин, а остальным Бог разберет, ему судить, не людям. Точно так же он говорил, когда хоронили Конрадовых отца с матерью (дед с бабкой упокоились еще при прежнем ксендзе, но и он говорил то же самое). Ну, а дом и хозяйство, получается, остались выморочными. Разве что кур староста, посоветовавшись с полицейским… тьфу, мильцанером… велел разобрать по домам, ведь быстро передохли бы без присмотра. По закону, объяснил мильцанер, нужно выждать полгода — вдруг объявятся наследники. Больше года прошло, наследники так и не объявились, так что дом, сказал мильцанер, можно теперь через сельскую управу продавать любому желающему. Вот только желающих пока что не нашлось. Многие зарятся на большой огород, но… Всякие слухи ходят про пана Конрада, знаете ли. Что уж там, слишком многие болтали, что он не просто травяной знахарь, а еще и водится с теми, кого к ночи поминать не гоже, да и днем особенно ни к чему. Раньше-то так не думали, да вот весной сорок пятого у нас тут случилось кое-что, вот и заговорили… Одним словом, люди как-то опасаются покупать дом. Так и стоит, окна-двери заколочены, и ни единой вещички оттуда не взято. Места тихие, воров у нас нет, до войны был один, Чесек Млынарж, трясца ему в селезенку, но его году в тридцать пятом как увезли в повят жандармы за чужую овцу, так он больше и не возвращался. Теперь полное благолепие. Пан, случаем, не из наследников будет? Нет? Ну что же, пусть и дальше стоит, поговаривают, Вадек Шанота все же собирается его купить, чтобы жить отдельно от стариков с молодой женой, — очень может случиться, он молодой, был на войне, мир повидал, во все такое не верит…
