Конца я не застал, правда, гонял их до начала августа. И понемногу происшедшее в той лесной глуши начало помаленьку уходить из памяти. В нашем деле еще и важно уметь забывать, неважно, странную ту историю в мазурских чащобах или обычную операцию. Если держать в голове всё — голова, чего доброго, лопнет… Нельзя сказать, чтобы забывали совсем, — но очень многое уходило в самые дальние закоулки памяти и уже не вспоминалось. Вот и теперь мазурская история начала было уходить в те самые закоулки-закутки, как не раз прежде, и я надеялся, что ей там и почивать вечным сном.
А судьба рассудила так, что получилось вовсе даже наоборот…
Так вот, в конце августа немало наших ребят вдруг получили предписания о переводе на Дальний Восток — и с армейскими офицерами стало происходить то же самое. Мы моментально сообразили что к чему — для этого вовсе не требовалось быть такими уж прорицателями. Просто люди с военным опытом прекрасно понимали: рано или поздно разберутся и с Японией, с которой союзники давненько уж воевали. Был, конечно, Договор о ненападении — но подобные договоры столько раз перечеркивали в одностороннем порядке… Нельзя было оставлять у наших границ недобитого врага, союзника Рейха. Японцы, кстати, несмотря на упомянутый договор, всю войну нам пакостили по мелочам. И обстрелы территории нашей случались, и провокаций хватало. Видели такой фильм — «Приказ: огня не отрывать»? Ну вот. В жизни, как рассказывали служившие там, именно так и выглядело. Захватывали наши торговые суда, а порой и происходило их торпедирование «неизвестными подводными лодками». Одним словом, никто у нас тогда не сомневался, что вскорости придет черед Японии — которая к тому же вовсю воевала с нашими китайскими партизанами.
Меня тоже потянуло на Дальний Восток. Дело было не в мальчишеской жажде экзотики (хотя капелька таковой, каюсь, присутствовала). Скорее уж, хотелось себя проверить в совершенно других условиях. Пожалуй, это главный мотив.
И отправился я к Крутых позондировать почву, выяснить нехитрыми намеками, нельзя ли и мне на Дальний Восток. Однако получилось так, что я и рта не успел раскрыть, успел лишь спросить но уставу: «Разрешите войти?» Полковник, оживившись, сообщил, что я заглянул как нельзя более кстати, что он сам собирался меня вызывать. Что на меня уже есть предписание отправиться к новому месту службы, вот только не на Дальний Восток, а в Польшу, советником УБ — Управления безопасности при польском МВД. По его словам, решал не он, а вышестоящее начальство: мол, польский знаю неплохо, как и тамошнюю обстановку, некоторый опыт по взаимодействию с польскими коллегами имеется. Идеальная кандидатура, решило начальство. Так что — сутки на сборы, сдачу дел, билет и зубы — и на поезд…
Ну что же, в армии, как известно, приказы не обсуждаются.
Сдача дел много времени не отняла, я как-никак не начальник, лицо подчиненное. Просто-напросто часа два рассказывал своему преемнику о кое-каких наших наработках. А сборы отняли и того меньше времени — барахлишком я не оброс, все уместилось в один, не особенно и большой чемодан. Выставил ребятам «отвальную» и поздним вечером сел в поезд. Опасался только одного: что меня запихнут на какую-нибудь чисто кабинетную должность шуршать бумагами — а такое совершенно не в моем характере.
Зря опасался. По прибытии выяснилось, что меня распределили, и точно, в МВД, но не в УБ, а в КБВ — другой, новый, только что сформированный. Аббревиатура та же, а расшифровывается иначе — корпус внутренней безопасности, аналог наших войск НКВД, в первую очередь занимавшийся борьбой с подпольем. Кабинет мне и в самом деле выделили, но бывал я там редко, выходил на акции, натаскивал новичков. Наших советников, и не только в МВД, оказалось гораздо больше, чем в других занятых нами странах, — учитывая историю и национальную специфику, ничего удивительного. Пусть это и звучит чуточку цинично, но за поляками нужен был особый пригляд… Иные, чисто кабинетные мои коллеги порой жаловались втихомолку меж своих, за рюмочкой, что отношение к ним поляков не то чтобы откровенно враждебное, но сплошь и рядом отстраненное — холодная корректность от сих и до сих, и не более того, пся крев…
У меня сложилось совершенно иначе. Нормальные были отношения, с некоторыми я даже подружился — не сказать, что стали «сердечными друзьями», но все же… Наверняка все дело было в том, что общался главным образом с такими же розыскниками, как сам, а это, знаете ли, если называть вещи своими именами, каста. Без оглядки на историю и национальную специфику. Они быстро убедились, что я в деле за чужими спинами не прячусь, ремесло знаю неплохо. И приняли.
Доводилось бывать и на Возвращенных Землях — так у поляков в обиходе именовались территории, отошедшие им от Германии по Ялтинским соглашениям. Там имелась своя специфика, все структуры власти, и гражданской, и военной, и прочей приходилось, по сути, создавать на голом месте. И долго наводить порядок. Есть такой польский фильм «Закон и кулак», не видели? Ну, если будет случай, обязательно посмотрите, там очень точно показана тогдашняя обстановка — американский Дикий Запад, да и только…
Забегая вперед, скажу: так уж карта легла, что в Польше мне пришлось пробыть до весны пятьдесят третьего. За это время вырос до полковника — нашего, а соответственно, и польского. Заработал два польских крестика, Виртути Милитари и Крест Грюнвальда, пусть оба и самой низшей степени, но ордена чисто боевые. В сорок седьмом году там же и женился — не на польке, конечно, нам такое было прямо запрещено. Зашел как-то в наше официальное представительство МГБ, встретил там новую вольнонаемную машинистку, москвичку — и, как говорится, искра проскочила. Буквально за два месяца дошло до регистрации, о чем мы с ней до сих пор нисколечко не жалеем. По этой причине вместо прежней «кавалерки», то есть холостяцкой однокомнатной квартирки, получил, как поляки говорят, М-2, то есть двухкомнатную, в том же самом доме для сотрудников КБВ. В сорок восьмом сын родился.
Не скажу, что я так уж особенно тосковал по Родине — так, в меру. Возвращаться мне, собственно, было некуда и не к кому — сам я туляк, в свое время бои за Тулу шли ожесточеннейшие, немцы даже прорвались на окраины, хоть дальше их и не пропустили. Соответственно, бомбежки были лютые — и однажды бомба не из малых легла аккурат в наш домик. Родители и младшая сестренка на этот раз не успели укрыться в вырытой во дворе щели. От домика только воронка осталась. Мне соседи потом написали, добрые наши знакомые, у них был номер моей тогдашней полевой почты.
Так что остался я один-одинешенек, ни кола, ни двора. К тому же — с семнадцати лет в военной форме — это тоже влияло. В общем, нельзя сказать, чтобы я в Польше особенно уж тосковал — вдобавок ко всему некогда было. Вот только многие новости доходили с большим запозданием: я, к примеру, в сорок седьмом только через четыре месяца узнал, что Крутых, к тому времени уже генерал-майор, погиб в Закарпатье. Несомненно, крутил какую-то очередную операцию: сам он ехал тогда в погонах подполковника медицинской службы, все, кто был с ним в «доджике — три четверти» — пятеро оперативников и шофер — тоже носили узенькие погоны мед службы. Так и осталось неизвестным, то ли была наводка, то ли «трезубы» устроили засаду на первых попавшихся. По машине с двух сторон резанули из трех ручников, немецких, как быстро определили по гильзам, — и всех семерых убили вмиг. Вот тут я погоревал и при первой возможности выпил стакан за помин души — толковый был розыскник, хороший начальник…
