«Ничего себе! — подумал Мышкин. — Уж не хочет ли она сказать, что его одобряла? То есть не то что его одобряла, а что… такой поворот событий ее скорее устраивал?.. Напрасно она… Все-таки есть вещи, о которых лучше молчать — хотя бы… я не знаю… из щепетильности, что ли».
— А если бы мы ошиблись? — пробормотал он вслух.
— Нет, если бы арестовали кого-нибудь не того, я бы все рассказала. И потом, вы не дали мне договорить… Была вторая причина. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал… чтобы все узнали о моих страданиях… О том, что я за ним ходила… Ни за что не хотела! Ужасно унизительно!
— Ну, Бог с вами, Агния, — вздохнул Мышкин. — Я, честно говоря, расстроен, потому что все это как-то… Ну, нехорошо это все-таки, согласитесь сами… Но все равно, как только я понял, как было дело, я решил сразу вам рассказать, потому что я догадался, о чем вы думаете и кого подозреваете.
— А как вы догадались? — с совершенно детским любопытством спросила она.
— Как я догадался, что вы подозреваете Крымова? Ну, это несложно. Азбука. Вы придумали себе ложное алиби. Так? Вы лгали. Зачем? Если вы не убийца, то естественно предположить, что вы кого-то покрываете. Из всех действующих лиц на эту роль — на роль «покрываемого», я хочу сказать, — хоть как-то подходит Алеша. Хотя… признаюсь, ваше поведение не казалось мне вполне естественным.
— Да я не об этом. — Она покачала головой. — Я спрашиваю, как вы догадались… вообще? Как вы догадались, что я ее не убивала и кто убийца?
— А вот это длинная история. — Мышкин отхлебнул чаю и задумался. — И объяснить все это… довольно трудно. Не знаю, откуда начать. Значит, смотрите… Кто-то положил на видное место этого Сологуба. Разумеется, это могла быть случайность. Давайте, однако, предположим, что это не так. Предположим, его взяли вы…
Она молчала и смотрела на него во все глаза.
— Вы пришли к Козловой с вполне определенным намерением, вошли в комнату, случайно увидели новое издание вашего Сологуба, автоматически сняли его с полки и перелистали. Потом вы дождались удобного момента — например, когда Козлова сядет к вам спиной, надели перчатки, взяли пистолет, о котором заранее знали от самой же Козловой, и сделали свое черное дело. А перед самым уходом спохватились и протерли томик Сологуба… Сходится?
— Кошмар… — с отвращением проговорила она.
— Вот! — воскликнул Мышкин. — Именно кошмар. Мне эта версия тоже ужасно не нравилась. Не говоря уж о том, что одна деталь так и оставалась невыясненной. Допустим, Катя как-то добыла пистолет. Но зачем ей понадобилось добывать его именно в таком виде — с отпечатками одного Дерюгина? Она что, замышляла какой-то заговор против него? Какой? И при чем здесь вы? — Он выдержал эффектную паузу.
— Ну же! — жалобно проговорила Аня.
— Возьмем другой вариант, — невозмутимо продолжал Мышкин. — Это были не вы. И, как мы уже договорились, это не была случайность. В таком случае все могло быть наоборот. Это мог быть человек, который хотел подставить вас. Но… дело в том, что я не видел такого человека. Разве что сама Катя, но… Катя-то здесь уж точно ни при чем — не могла же она заранее придумать способ обвинить вас в собственном убийстве… В общем, этот Сологуб никак не давал мне покоя. И тут вы упомянули квипрокво… Сначала я не обратил внимания… то есть, может быть, и обратил, но как-то… не осознал… А когда Крымов сказал, что занимается русской прозой второго ряда, я вдруг вспомнил ваши слова и понял, в чем дело. И подумал: а что, если Сологубов перепутали дважды? Понимаете? Не только на вашей конференции, но и у Козловой в квартире? Кто-то слышал звон… Кто-то, кто хотел подставить не вас, а Алешу, но ошибся, потому что был… э-э… небольшой эрудит… Кто это мог быть? Кто отвечал этим двум требованиям? Кто ненавидел Алешу и был небольшой эрудит? И тут, знаете, вариантов было не так уж много. То есть были, конечно, но немного…
— Но ведь все-таки были… — задумчиво проговорила Аня. — Мало ли у нее было обожателей!.. Любой из незадачливых мог взбеситься, взревновать и вообще рехнуться…
— Да, конечно, — согласился Мышкин. — Вы правы. Я этого не исключал. Но… тут, видите ли, был еще один момент, который меня, впрочем, совершенно запутал. Этот момент упорно подталкивал меня к определенному решению — и так же упорно от него отталкивал…
— Совсем загадки… — пробормотала Аня.
— Да… Может, я про это никому, кроме вас, и не скажу, — вдруг добавил он задумчиво. — Помните, с чего началось ваше пари?
— Еще бы мне не помнить!.. — прошептала она. — С Достоевского…
— Да! И вот еще одна странность — почему-то мне самому взбрело в голову рассматривать «Идиота» как пособие по криминалистике. Еще раньше… давно… Ну, это трудно объяснить. Смотрите — если «прочитать» убийство Козловой под таким углом зрения, все встанет на свои места. И убийца, казалось бы, очевиден. Но…
— Я понимаю, — перебила она в большом возбуждении. — Алиби!..
— Алиби, конечно, тоже, — согласился Мышкин. — Но, хотите верьте, хотите нет, алиби меня даже не так мучило… Тут еще кое-что. Знаете, говорят, что в мире существует всего сколько-то там сюжетов — немного… семнадцать, что ли?.. Некоторое разнообразие жизни создают действующие лица. А тут, что же? Один к одному — и убийца тот же самый, и мотив у него тот же самый… Уж слишком похоже — вот что меня смущало. И мотив. Главное — мотив! Между прочим, Алешу вашего и еще кое-кого… вы его не знаете… почему-то ничуть не удивляло убийство из ревности… Про меня тут иногда говорят, — он усмехнулся, — что я, «из книжки». Это еще вопрос, кто из нас «из книжки». Я-то, оказывается, еще не самый большой романтик! Мне как раз все время казалось: уж слишком мотив романтический, литературный… для такой фигуры. И главное опять-таки — в точности тот же самый… Ну а потом я получил кое-какую дополнительную информацию и кое-что проверил…
— Постойте! — перебила Аня, глядя на Мышкина широко раскрытыми от удивления глазами. — Так что же… это не из ревности, что ли?
— Это сложный вопрос, Аня. Я думаю так… Из одной ревности ее, может, и не убили бы… Но и без ревности тоже, может быть, не убили бы…
— Как же это так?.. — растерянно начала Аня, но тут в дверь постучали, и в кабинет гуськом вошли Гаврюшин и Коля.
Увидев Аню, Коля вздрогнул и даже слегка попятился. Потом он спохватился и застыл на месте, чуть вытянув шею, приоткрыв рот и пожирая ее глазами. Он заметно покраснел — то есть покраснели лоб и уши, потому что щеки у него были румяные от природы. Мышкин старался на него не смотреть, чтобы не смущать еще больше. Зато Гаврюшин был великолепен. Что-то происходило с ним в этот нелегкий день, какая-то странная каша варилась в душе… Тут было и уязвленное самолюбие — потому что никогда еще ему до такой степени не хотелось раскрыть преступление самому, а Мышкин между тем уже перестал скрывать, что знает, в чем дело, — тут была и обида на жизнь, и зависть, и одновременно какое-то странное смущение, неизвестно откуда взявшееся, и какой-то совсем уж непонятный подъем, и над всем этим — стремление ничего этого ни в коем случае не обнаружить. Вся эта адская смесь почему-то чрезвычайно украсила его внешне. Как-то он был особенно подтянут, элегантен, глаза горели, выражение лица получилось умно-ироническое. «Пожар способствовал…» — подумал Мышкин и перевел взгляд на Аню. Аня не смотрела на Колю. Она смотрела на Гаврюшина. Не то чтобы как-нибудь особенно… но все-таки. Мышкин тяжело вздохнул.
