– Почему ты не сказала, что придешь?
– Не хотела, чтобы слышали девчонки.
Я пожал плечами:
– Ладно – рассказывай!
Она чуточку помолчала:
– Руди, у меня к вам просьба…
– Не сомневаюсь, – буркнул я.
Ее серые глаза скользнули по мне и виновато уставились в пол. А я подумал, какое у нее все же чистое, приятное лицо, у этой девушки. Будь я художником…
– Будь я художником, – сказал я, – я бы, недолго думая, сел и нарисовал тебя такой, как ты сейчас есть. В дожде. Слегка растрепанную. Молодую и очень красивую…
– Руди, только вы можете мне помочь…
Я осторожно снял с нее пальто, потом шапку, смахнул дождинки на пол и потрепал ее за щеку.
– Срочно нужны деньги?
– Нет, Руди, – подняла она, наконец, на меня свой такой лучистый – или мне так показалось – взгляд.
Я оторопело уставился на нее:
– Но чем другим я могу тебе помочь, девочка? Что еще могло привести тебя в такую погодку к старому джентльмену?
Я кокетничал, но она схватила меня за руку и сказала серьезным тоном:
– Вы вовсе не старый, Руди. И молодеете от месяца к месяцу.
Чтобы избавиться от неприятного ощущения, я опять взял на вооружение пошлость:
– Тогда ты в меня влюблена… Впрочем, будем надеяться, что нет… Слушай, сообрази что-нибудь в холодильнике?
Ксана подошла к холодильнику и стала перебирать в нем коробки.
– Если ты ищешь что-нибудь погорячее, это там, в баре, – показал я ей на небольшой, но толстозадый европейский комод.
– Руди, вы бы могли поговорить с Бобом Мортимером? – донеслось до меня глухо.
Чтобы не встречаться со мной взглядом, она наклонилась вниз.
– О чем?.. Боюсь, – хохотнул я, – ты ошиблась. Девушки его интересуют мало.
– У меня кончается виза, Руди. Я не хочу возвращаться на Украину, домой.
Я достал бутылку виски и два бокала. Неспешно почесал слегка висок, потом, вздохнув, плеснул в оба бокала.
– Льда не кладу. Холодно. Если хочешь – вот лимон.
Она закрыла глаза, чуть сжала губы, а потом выпила все залпом. А я – по старой привычке тянул.
– Там тяжело сейчас, – сказала она и посмотрела на меня вопросительно.
– Конечно! – пообещал я ей. – Поговорю завтра же…
– Руди… поймите меня правильно. К другому бы я не пошла…
Я удивился:
– Это еще почему?
– Потому что вы добрый и сильный. И бескорыстный. Думаете, мы не ценим, что вы делите все, что получаете от Боба, на равные части?
У меня защемило в глазах и в носу.
– Моя мама – учительница музыки, а папа – ученый, доцент. Сейчас на Украине университетская зарплата – как подаяние нищему. Я посылаю им отсюда деньги. Я ведь единственная дочь в семье.
Я напрягся, чтобы не дать ей почувствовать, что ощутил внезапно сам. У нужды есть свои достоинства. Она пробуждает в людях человечность и делает их мягкими и сердечными.
– Поговорю во что бы то ни стало, – заверил я ее. – Завтра же…
Ксана глубоко уселась в кресло, скрестила руки и внезапно стала похожа на большую и несчастную птицу. Сам не зная почему, я присел на коврике перед ней и опустил ладони на ее колени. Клянусь – у меня в мыслях не было ничего, связанного с сексом.
– У них никого, кроме меня, нет, Руди. Я должна была им помочь… – гладила она в ответ мою руку.
– Ты говоришь таким тоном, – сказал я, – словно сделала что-то плохое…
Мне вдруг показалось, что я – воришка, забравшийся в чужую спальню.
– Если только там, откуда я сбежала, узнают, где я…
– Сбежала? Что значит – сбежала? Почему? От кого? И с чего вдруг ты должна их бояться?
– От них…
Я молчал, ждал, что она объяснит сама.
– Эти люди способны на все, – голос у нее был тусклый и чуточку истеричный.
Мы гладили друг друга: я – ее, она – меня. Чулки у нее тоже были мокрые.
– Я приехала в Чикаго по объявлению. Нашла его у нас в украинской газете.
– Ты вовсе не одна такая.
– Там было написано, что нужны молодые женщины, которые готовы заниматься с детьми или стариками. А они попытались упечь меня в публичный дом. Не знаю даже, как мне удалось вырваться, убежать. Я уже полгода в Нью-Йорке. И знаю, что они меня ищут…
Я вздрогнул и прижал ее к себе крепче. Мне было так жаль ее.
– Руди, – наклонилась она ко мне близко-близко. – Вы такой мужественный, благородный. И еще – таинственный… Девчонки из-за вас совсем рассорились. Сунами даже хотела уйти от Лизелотты и переселиться ко мне.
– Ты шутишь! – Я не знал – смеяться ли мне или плакать.
– Нисколько… А теперь еще Лизелотта решила доказать нам, что не она за вами, а вы за ней бегаете. И позвонила этому – Джимми Робертсу.
Меня распирал смех.
– Ну помните, того телевизионщика, который снимал про нас сюжет?
Я захохотал, как сумасшедший. На лице Ксаны появилась лукавая улыбка.
– Это не совсем так, правда? – спросила она с удовлетворением.
– Совсем не так, – заверил я ее. – Я не то, что не бегаю – не хожу за ней. И мне все равно, где она и с кем.
– Я так и думала. Иначе я не пришла бы к вам домой.
Она придвинулась ко мне. Ее грудь находилась теперь точно на уровне моего лица.
– Не думайте обо мне плохо. Я не такая…
– Эй, девочка! – наклонил я ее голову к себе, впитывая ее губы. – Спасибо тебе за все… Никакая ты не «такая»! Ты просто прекрасная!
Она раздевалась так по-домашнему, что я почувствовал себя свиньей, которая никогда не отплатит ей за эту ночь.
– Ксана, – нежно сказал я, – ты пахнешь сладким домашним печеньем и горячей плитой… Это так здорово…
Я держал в руках ее тело. Оно было шелковистым и доверчивым. А ласки – спокойными и тоже какими-то домашними.
Она накрыла меня собой. Вобрала всего, словно я был ее плодом, а не мужчиной, который лежал с ней в постели. И отдавала себя так, словно раскачивала люльку с младенцем… Впервые мне стало вдруг до боли стыдно, и я почувствовал, что не могу больше молчать. Что я должен раскаяться и рассказать о вине, которую тащу за собой, как горб, повсюду и везде.
Возможно, я сделал ошибку, но сдерживаться уже не мог.
