— Не то, о чем ты подумала, — насмешливо бросила бабушка. — Когда закончится любовь, будет неприятно сталкиваться в лифте. Хотя… этому тоже стоит научиться — переводить страстные чувства в бесстрастные, вежливые отношения.
— Ладно. Говори, сколько ей лет? — Гутя решила представить себе картину во всей полноте.
— Четыре, — сказала Тамара Игнатьевна.
— Ско-олько? — не поверила Гутя. — Но ему-то почти шесть. Что ему делать с такой малявкой?
— Образовывать. Доводить до своего уровня. Учить уму-разуму. На что еще способен мужчина, когда рядом существо, подходящее тебе? — В голосе ее слышалось веселье.
— Да чему он учит ее? — Гутя закатила глаза.
— Он читает ей сказки Андерсена вслух. Полезно, верно? Для него самого. Он рассказывает девочке про покемонов.
— Да они уже вышли из моды, — фыркнула Гутя.
— Но она про них не слышала.
— Ну да, возлюбленная еще не родилась. Кстати, а откуда появилась наша любовь?
— Переехала с мамой к бабушке. Прежде жила в Котельниче.
— Сегодня проезжала мимо, весь городок в снегу, — заметила Гутя.
— Они приятные люди, — одобрила Тамара Игнатьевна.
— Какой теперь у нас ритм жизни? — спросила Гутя.
— Едим кашу и уходим. Потом возвращаемся, обедаем. Днем наша любовь спит.
— А мы?
— Мы жадно давим взглядом часы, подгоняя их к четырем, чтобы бежать обратно. До семи проводим время у нее, а потом возвращаемся.
— А почему не зовем к себе?
— Там сто-олько игрушек! — Тамара Игнатьевна развела руками, пытаясь изобразить корзину, в которой все эти игрушки лежат.
— Ты думаешь, это навсегда? — Гутя прислушалась к шуму воды в ванной. Сын не выходил. — Он у нас, случайно, еще не бреется?
— Пока нет. Но я его уже застукала за попыткой. Он нашел помазок Сергея и водил у себя под носом.
— Понятно. По-моему, у меня растет лихой сын.
— Лучше лихой, чем бука, — сказала Тамара Игнатьевна. — Я за то, чтобы мой правнук был дитя своего времени.
Наконец Петруша вышел из ванной.
— Привет, мама, — сказал он. — Понюхай, я хорошо пахну? — озабоченно спросил он.
Она наклонилась и втянула воздух. От лица мальчика исходил аромат свежего арбузного мыла.
— Потрясающе пахнешь, — похвалила она. — Молодец.
— Я зубы тоже почистил, — добавил он.
— А я тебе привезла подарки, — сказала Гутя.
— Покажи.
— Пошли. Пойдем, бабушка.
Она вынимала вещи из сумки, бросала на диван.
— Тебе… А это прабе…
Радуга вспыхивала над диваном и пятнами ложилась на зеленый плед.
— А Тоне есть подарок? — спросил Петруша.
— Вообще — нет. Я не знала о ней. Но ты можешь подарить ей что-то. Выбирай.
Петруша долго копался в вещицах, пока наконец не стиснул в руке пакетик с жевательным мармеладом.
— Это ей, — сказал он. — Она любит сладкое. Она же девчонка. — В его голосе звучал неподдельный восторг.
Гутя испытала странное чувство, оно испугало ее — он вот-вот уйдет от нее. Вот-вот? Смешная! — одернула она себя. Смешная? Сейчас ему почти шесть, через десять лет — шестнадцать. А это уже возраст настоящей любви… А ей самой… ей будет только… Ей будет меньше, чем Полине сейчас. И что она станет делать с собой? Со своей нерастраченной любовью?
Она нахмурилась. Петруша заметил перемену в лице матери и спросил:
— Тебе жалко, да? — и спрятал пакетик за спину.
— Жалко? Конечно, — кивнула она, потом спохватилась — сын не мог прочесть ее мысли, а если бы прочел, то не понял, о чем они. Пока не понял бы. Но очень скоро поймет. — Нет, не конфеты. Вот, возьми еще, — она протянула ему пакетик печенья, — скажи, от меня.
Он наклонил голову набок.
— А можно я не скажу, что от тебя? Пускай от меня.
Тамара Игнатьевна расхохоталась.
— Каков поклонник! Молодец.
Гутя кивнула:
— Скажи, что все от тебя.
Петруша убежал, едва захлопнулась за ним дверь, как женщины расхохотались. Они смеялись долго, почти до слез. Потом наконец Гутя спросила:
— Как ты думаешь, это надолго?
— Ну… если так дело пойдет, то еще неделя страсти нам обеспечена. А потом… — Она вздохнула. — А потом — сама знаешь что.
— Что? — подталкивала ее Гутя.
— Кто-то кому-то надоест, — сказала Тамара Игнатьевна.
— Почему ты так думаешь?
— В этом возрасте день, как год. А платонические чувства столько не живут. Главное — проследить, чтобы обошлось без сцен.
— Каких?
— У девочки большая собака. Она — тоже привлекательная часть страсти.
— Собака?
— Бразильский мастиф.
— Ох! — Гутя отшатнулась от бабушки.
— Он не опасен. Сейчас, когда любовь. Чтобы потом был не опасен. Надо проследить, чтобы они расстались по-хорошему.
— Но Петруша скоро пойдет в сад.
— А девочка там никогда не была. И не пойдет. Ей возьмут няню.
— Значит, сад нам поможет.
— Надеюсь. Но вообще, скажу тебе, такой опыт полезен. Надо учиться читать не только книги, но и чувства, — сказала Тамара Игнатьевна. — Мы об этом раньше не знали и совершали слишком много ошибок.
— Пожалуй, — кивнула Гутя. — Полина тому пример.
— У нее снова что-то не клеится?
Гутя улыбнулась.
— Уже снова склеилось, — сказала она.
Гутя рассказала бабушке о последней поездке с матерью по магазинам, о том, как она кинулась на зов по телефону.
— Иногда я начинаю думать, что сама виновата в том, какая жизнь ей выпала.
— Ты про то, что забрала меня к себе и тем самым лишила ее чувства ответственности?
— Господи, откуда такой высокий стиль?
— Не я придумала, это Полина мне сказала.
— Глупости. Не в этом дело. Просто тот случай в моей жизни, когда я вела себя не так, как следовало. — Тамара Игнатьевна вздохнула. — Я тебе рассказывала.
— Ты на самом деле считаешь, что навлекла кару на всех нас?
— Как ни глупо звучит, но иногда я начинаю так думать.
— Брось, бабушка, — Гутя махнула рукой, — все это сказки.
Тамара Игнатьевна пожала плечами:
— Хотела бы я так думать. Но хотение без проверки жизнью — ничто.
