Этот оптический обман длился всего лишь мгновение, и непонятно, почему это так испугало меня. Но когда Клэр поднялся на ноги и, все еще не отрывая взгляд от огня, вышел молча из комнаты, я затряслась, словно в припадке лихорадки.
На следующее утро я смогла более спокойно обдумать вчерашний странный разговор, но от этого он не потерял своего значения. Временами мне казалось, не сомневается ли Клэр в моей верности, но я отбросила эту мысль как абсурдную. Однако для всех окружающих насмешки Клэра над Джонатаном походили на поведение ревнивого мужа.
Ну что же, глупо или нет, пусть он считает, что я поверила в его ревность. Я не дам Клэру ни малейшего повода сомневаться в моей верности. Я буду холодна в обращении и осмотрительна в поведении с Джонатаном.
Как и многие хорошие решения, мое, тоже не продержалось слишком долго. Я совершила одну роковую ошибку — не распознала, откуда грозит опасность. Я стремилась избежать лёгкого флирта, чего-то вроде приключения с Фернандо. И мне это удалось: не было ни потаенных взглядов, ни нежных вздохов. Но, избежав внешних признаков любви, я стала жертвой любви подлинной, угодив, как говорится, в скрытую ловушку. Сравнение, далекое от романтики, но более точное, чем поэтическая фраза. Все, что я когда-то слышала или читала о любви, не дало мне представления, какой она бывает в действительности. Я любила, еще не осознавая этого.
Я могла разговаривать с Джонатаном. Это звучит так просто. На самом же деле представьте вытащенного из воды полузадохнувшегося человека, жадно хватающего воздух, или существо, рожденное с крыльями, но которому не позволяли летать; теперь оно сбросило оковы и взлетает в небо, крича от восторга: «Я родилось для полета, это то, к чему я стремлюсь!»
Помню первое утро нашей совместной прогулки. Я была бдительна и попросила одного из помощников конюха сопровождать нас, заявив, что после того злосчастного туманного дня я боюсь потеряться. Мы не прошли еще и пятидесяти метров от дома, как я сбросила оковы и поднялась в небо.
Джонатан спросил что-то о деревне, я ответила, и слова полились из меня, как вода сквозь разрушенную плотину. Оставшиеся без работы мужчины, страдания детей, загрязнение рек — все эти новые идеи, кипевшие в моем сознании, не находя выхода, которыми я не могла ни с кем поделиться.
Он слушал, кивая головой, устремив глубокие черные глаза на мое лицо. Он слушал! Должно быть, я проговорила добрых десять минут до того, как поняла, что говорю. Я читала ему ту же проповедь, какую когда-то прочитал он мне.
Я оборвала себя на полуслове, почувствовав, как краска заливает мне лицо. Ему не надо было объяснять, о чем я подумала и почему покраснела. Он понял это и расхохотался. А потом… стены обрушились. Мы говорили обо всем, не успевая высказываться, мы прерывали друг друга в этом стремлении выговориться, мы перескакивали от одной темы к другой, словно читая мысли друг друга. Мы говорили… Это нельзя описать, это надо пережить — это чувство взаимной симпатии и близости.
Для него не было новостью многое из моих рассказов. За час общения с семьей Миллеров Джонатан выведал столько же, сколько я узнала за шесть месяцев от всех жителей деревни. Но, по его мнению, ему это удалось потому, что он со стороны и мужчина, и они чувствовали себя с ним более раскованно.
— Они обожают вас, — сказал он, бросив на меня быстрый взгляд. — Для них вы королева и ангел милосердия.
— Я сделала так мало, — сказала я в раздумье. — Я так мало могу сделать.
— Но вы могли бы… — прервал меня порывисто Джонатан и осекся.
Я знала, что он хотел сказать и почему замолчал. Я не могла распоряжаться своим состоянием, и любые замечания на этот счет можно было истолковать как критику моего мужа. Через минуту он заговорил снова, более спокойно:
— Протянуть руку помощи попавшим в беду — благое дело, но необходимо сделать больше, намного больше. Следует добиться исполнения существующих законов и издать новые. Необходимы десятичасовой рабочий день, шесть дней работы в неделю, более строгие правила безопасности, бесплатные школы, улучшение санитарных условий в городах, водопровод, канализация… Этот перечень бесконечен.
Я ответила, и мы преодолели этот опасный барьер. Но к нему суждено было возвращаться, ибо положение ухудшалось медленно и постепенно.
Поведение Клэра нельзя было предсказать. Его настроение менялось ежеминутно, и мне трудно было угадать, что последует за моим безобидным высказыванием — насмешливая улыбка или едкое замечание. Он следил за Джонатаном, как хищник за добычей, однако не разрешал ему уехать, несмотря на его пожелание. У Джонатана был весомый довод: мистер Бим был стар и нездоров, и его помощнику совсем непозволительно слоняться без дела по воле одного клиента, хотя и уважаемого. И все же Джонатан не мог уехать, пока Клэр нуждался в его помощи.
У Клэра появилась новая, внушавшая опасения привычка. Он был всегда умерен в питье; теперь же время после обеда., отведенное для напитков, все более и более удлинялось. Дважды, уже лежа в постели, я слышала его нетвердые, спотыкающиеся шаги в холле.
Однажды, примерно через неделю после приезда Джонатана, они оставались за столом дольше обычного, и, когда, наконец, они присоединились ко мне в гостиной, я поняла, что Клэр выпил слишком много вина. Его волосы растрепались, лицо покраснело. Неровной походкой он вошел в гостиную, споткнулся и, наверно, упал бы, не будь Джонатана. Он отбросил его руку с пьяным смешком.
— Черт побери, держите свои руки подальше от меня, сэр! Вы полагаете, я нуждаюсь в помощи, а? Если нуждаюсь, то не в вашей. Моя любящая супруга, моя верная жена поможет мне. Подойди сюда, Люси… опереться на тебя.
Я отложила шитье и поднялась. Мне никогда раньше не приходилось видеть его таким, и я предпочла молча выполнить его приказ.
Он ухватил меня за плечи, едва я приблизилась к нему, и я пошатнулась под его тяжестью.
— Вам лучше сесть, — предложила я. — Вам плохо. Может быть, позвать Филлипса?
— Нет! — Он так резко качнул головой, что его волосы разлетелись в разные стороны. — Надо пройтись, пройтись. Вот так-то. Опереться на верную жену и пройтись. Туда-сюда, туда-сюда…
Мы сделали несколько шагов по комнате. Клэра шатало, он покачивался, наваливаясь всем телом на меня, и я едва удерживалась на ногах. Джонатан, не двигаясь, стоял у двери, куда он отошел после окрика Клэра. Он не желал оставлять меня одну, и это меня утешало. С другой стороны, мне хотелось, чтобы он удалился. Его вмешательство могло бы усугубить дело.
Неожиданно Клэр с такой силой вцепился пальцами мне в руку, что я закричала. Моя больная нога подкосилась, и в нелепом объятии мы прислонились к стене. Клэр продолжал крепко сжимать меня, я чувствовала на лице его горячее дыхание. С силой, присущей пьяным, он крутанул меня и со смехом крикнул через мое плечо Джонатану:
— Верная супруга, а? Едва стоит, бедняжка. Ведь она же калека. Хромушка. Вы обратили внимание? Не выношу этого: уродства, безобразия… Уродство! Ненавижу…
