Их зримая зачарованность — они в буквальном смысле были как заколдованы — делала слияние двух одиночеств, его фиктивный брак, непрошенно желанным. То, что он увидел, был мистический момент, когда желание еще не охватило их и не начало управлять их движениями, и все же именно желание, или осознание желания, читалось в их широко открытых глазах, в порозовевших щеках и губах. Это были чувства из мифов, легенд; они навевали мысли даже не о Купидоне, а о Пане, об Аполлоне, которые не гнушались изнасилованием и превращали тех, кто их отвергал, в деревья. Но в глазах этих двоих не было никакой жестокости; они были слишком унижены этим очевидным насилием, чтобы принимать его или подвергать сомнению. Их драматическое соединение было по меньшей мере поводом удивиться, понять, что такое возможно в обычных обстоятельствах, между самыми обычными людьми и что предугадать результат всего этого или даже следующее движение — невозможно. Мир востребует их снова через некоторое время, но на один невероятный миг один познает другого, как предписывает некий идеал. Даже зритель мог быть вовлечен в эту пьесу, а в следующее мгновение почувствовать, что вновь лишился этого окошечка в другое измерение, и с грустью осознать свое нераскаянное, потому что земное, состояние.
Когда он вернулся к себе, ему показалось, что все его вещи покрыты слоем пыли. Это была метафора, поскольку Тед Бишоп всего за два дня до этого все вытирал. Как безопасное место квартира себя оправдала, но теперь казалось, что безопасность была иллюзорной. Ее займет кто-то другой, когда абсурдная затея Герца начнет воплощаться в жизнь. Об этом почему-то казалось правильным думать в терминологии слияния компаний, ассигнований, деловых соглашений, которые не имели никакого отношения к скромным занятиям. Мгновение счастья, которому он стал свидетелем, сделало его фантазии какими-то серыми, ибо чем можно вознаградить себя без участия высшей силы? Невозможно было остаться равнодушным к тому, что он видел, к этим заряженным взглядам… В них не было ничего преднамеренного, и в этом была красота. Даже знание, что в конечном счете все это опустится на уровень банального, каждодневного, ничего не меняло. По сравнению с этим его предложение Фанни встретиться в Нионе, когда-то преисполненное великого смысла, казалось смехотворным. Это имело смысл, потому что он не подверг это испытанию, не согласовал с прожитой жизнью, полагал, что впереди у них беспроблемная вечность. Он подумал о письме Фанни, о ее жалобах. Никакого сомнения, что он будет выслушивать их снова и снова. И как же он будет жить, видя ее неудовлетворенность? Ибо он не сомневался, что его задачей будет — поддерживать и утешать. Следующим шагом будет уговорить ее вернуться в Бонн, чтобы уладить дела. И все же предложенное им соглашение может оказаться весьма достойным. Он с жалостью и презрением вспоминал волнение, которое испытывал, ожидая Софи Клэй. Возможно, оказывается, любить даже на таком расстоянии, и теперь он знал, что жизнь без любви будет пустыней, и, кроме того, пустыней, которая подомнет его под себя, втянет его настоящее и даже будущее в прошлое, со всеми мертвыми, чьему отсутствию он почти завидовал.
Когда зазвонил телефон, Герц подумал, что это Фанни, и даже почувствовал облегчение оттого, что она ответила на его письмо, но это был Бернард Саймондс, судя по голосу — усталый и слегка обиженный.
— Юлиус? Я получил ваше письмо, но думаю, нам необходимо встретиться, чтобы все обсудить. Мне кажется, вы поступаете опрометчиво.
— Мне самому так кажется. Я, кажется, сдал квартиру.
— Вы ничего не подписывали?
— Нет.
— Я совсем не уверен…
— Бернард, мы можем встретиться? Мне нужен ваш совет.
— Конечно. Я так понимаю, что в офис вам бы приезжать не хотелось?
— Нет. Давайте пообедаем, где обычно.
Он подождал, пока Саймондс сверится с ежедневником, потом согласился на следующий вторник. Фанни отступила на некоторое расстояние. Если ему повезет, она будет думать долго, и у него останется шанс самому что-то решить.
16
Совет Бернарда был краток, но убедителен: настаивайте на ежемесячном договоре, который в случае надобности может быть расторгнут без предупреждения. После того как вердикт был вынесен, Саймондс набросился на равиоли с живостью, которая Герца несколько насторожила. Он не был настроен на этот разговор. Утром пришла открытка из Бад Хомбурга. В ней изящным почерком Фанни было написано: «Наслаждаюсь краткой отсрочкой своих неприятностей. Подробности письмом». Из этого он сделал вывод, что она при деньгах, с нетерпением ждет успешного разрешения своей тяжбы и благополучно его забыла.
Следовательно, Герц был обязан — именно так — уехать в «Бо Риваж» по крайней мере на месяц, скорее всего в одиночестве, чтобы удовлетворить неизменно вежливые, но настойчивые расспросы мистера Хендерсона о будущем квартиры, которая, судя по всему, сама собой уплывала у Герца из рук. Если он ее освободит, даже на самое короткое время, то уж не в собственных интересах, а скорее в интересах мистера Хендерсона, к которому он почему-то испытывал необъяснимую симпатию. Молодой человек, которого часто встречал на лестнице или на площадке перед дверью Софи, явно пылал любовью и был настроен решительно, однако остался достаточно здравомыслящим, чтобы заботиться о собственных интересах.
Герц испытывал к нему нежность, как к ребенку, который переходит улицу, не потому, что тот был влюблен, а потому, что видно было, что он думает, будто ситуация у него под контролем. Он бы с удовольствием отвел его в сторонку, чтобы объяснить, какие трудности его ожидают впереди. Возьмите мой случай, сказал бы он: ошибочная юношеская любовь к женщине, которая больше меня не волнует, довела меня до целой путаницы шагов, из которой, кажется, вовсе нет выхода. Память о юношеской эйфории, пусть даже самой неподдельной эйфории, осудила меня на изгнание. И в вашем случае та же самая эйфория, которую я лично наблюдал, может исчезнуть; ваше первоначальное единство может распасться, если дойдет до столкновения интересов. Софи далеко не невинная дева, ожидающая в своем тереме принца, а вы, как мне кажется, защищены гораздо меньше.
Что касается меня, я, пожалуй, на вашей стороне и даже готов уехать, покинуть свой дом, просто потому, что ваши желания намного сильнее моих. Я тоже выбрал себе спутницу, хотя теперь вижу, что недооценил ее. Нет никаких сомнений, что в это самое время она занимается собственными делами и не вспоминает обо мне. Вот что меня занимает: откуда ей знать, что мною движет? Как она может оценить мою ситуацию, когда ее голова занята исключительно собственными заботами и едва ли можно надеяться, что она уделит внимание тому, кем я стал, — по сути, незнакомцу, жизнь которого уже почти подошла к концу и который надеется дальнейшими фантазиями — о спасении — продлить эту жизнь и хоть как-то наладить, хотя бы только восстановить чувство собственного достоинства, уже почти непоправимо вытравленное? Вот в чем проблема, сказал бы он. Вы тоже можете обнаружить, что зашли туда, куда благоразумнее не ходить. В каждой любви, будь она настоящей или мнимой, таится бесчисленное множество опасностей.
